здесь пласты идут наклонно… Установлены тысячи разных конвейеров, лебедок, сотни компрессоров, электробуров и так далее. В тридцатом году ручная добыча давала три пятых угля, а за тридцать четвертый сократилась до одной четверти. По проценту механизации угледобычи разом переплюнули не только Англию, но и Соединенные Штаты. Но ведь обращению с новыми машинами надо обучить тысячи и тысячи людей, да еще при нашей неслыханной текучести! Ну и начались простои машин из-за неумения и обезлички в их обслуживании, пошли поломки, аварии. Не обошлось без случаев саботажа и вредительства. В шахтерские ряды всякая шантрапа просачивалась, чуждые элементы из уцелевших в деревне кулаков. Хуже всего, что среди шахтных руководителей нашлись консерваторы, противники механизации, с ними пришлось выдержать борьбу. Кое-где до сих пор не вывелось дурацкое деление ИТР на «чистых горняков» и «чистых механизаторов». Повредили делу и бюрократические методы руководства…

Из ходка вылезла работница, шахтерка:

— Товарища Минаева с поверхности зовут к телефону.

Телефонные аппараты в штреке явились еще одной неожиданностью для Пересветова. Иван Антонович поднялся с крепей:

— Делать нечего, дома доскажу…

Вернулись в штрек, где Минаев поговорил по телефону, а затем пошли к подъемнику и через несколько минут очутились на поверхности. У Кости шумело в ушах и колотилось сердце от свежего воздуха, от впечатлений, глаза слезились от угольной пыли и солнечного света. Помылись в шахтерской бане, переоделись и завершили свой «подземный круиз» сытным обедом, приготовленным старушкой, соседкой Минаева.

— И вот вышел конфуз, — продолжил Минаев прерванный рассказ, когда после обеда прилегли отдохнуть. — При рекордных темпах механизации угледобыча по донбасским шахтам начала угрожающе снижаться! С поверхности в шахты были переброшены коммунисты, проведена мобилизация комсомольцев, сменены многие руководящие работники. Суточная добыча с восьмидесяти шести тысяч тонн за прошлый год скакнула до ста пяти тысяч. Для нас это было самое радостное событие: угольный бассейн начал осваивать новую технику! В нынешнем году превзойдем довоенную угледобычу вдвое.

— Иван Антонович, а что это над шахтой, на шпиле, звезда днем не гаснет? — спросил Костя.

— А это знак, что план угледобычи шахтой выполнен.

В последующие дни Минаев показал Косте и врубовую машину, и многое другое, познакомил с близкими ему друзьями из шахтеров.

При возвращении в Москву Пересветова на вокзале встретили дети. Наташа с первых же слов выпалила:

— А Володя себе ногу в пионерлагере обжег! Они только вчера приехали из лагеря.

— Ногу? — удивился отец. — Через костер, что ли, прыгали?

— Ребята лесной пожар тушить бегали. Было очень, очень страшно, весь лагерь дымом пропах! — затараторила Наташа. — А нас, девочек, даже посмотреть на пожар не пустили.

Оказывается, неподалеку от лагеря загорелся лес, и старшие ребята помогали колхозникам тушить огонь. Остановили его в пятидесяти метрах от ржаного поля.

— Нам на линейке благодарность зачитали от колхоза! — продолжала девочка.

Ее старший брат, глядя на отца, молча улыбался. Засучив брючину, показал марлевую повязку на голени:

— Уж и не болит, да бабушка с мамой все еще не велят снимать.

— Там мох горел под травой, — спешила пояснить его сестренка.

— Дым по земле стлался, я не заметил, что мох горит, оступился во мшаник… Лето очень сухое, папа, мох там после нас еще целые сутки курился. Пока дождик не прошел.

— Как же вы огонь тушили?

— Колхозники насос подвезли, бочки с водой; из болот воду ведрами носили. Телегу с лопатами и топорами пригнали, мы помогали кустарник вырубать, канаву копать… Дерновник срезали лопатами, чтобы огонь к опушке не подобрался.

— Ну молодцы! Не испугались. Отчего же возник пожар?

— Кто говорит, кулаки подожгли, кто — будто мальчишки костер развели в лесу да не загасили.

Володю этой весной приняли в комсомол, что еще больше возвысило его в глазах сестренки. Она поспешила сообщить, что брата выбрали председателем совета лагеря. Пока шли по перрону, а потом к трамвайной остановке, Наташа продолжала щебетать про лагерные события. К ним приезжал и беседовал с ними командир стратостата «СССР» товарищ Прокофьев. У них проводились военные игры с ночной тревогой. Перед закрытием лагеря был карнавал.

— Так весело было всем! Я оделась царицей ночи, в черной маске, с блестящей звездой во лбу, а Володя индейцем с головным убором из вороньих перьев!..

Минул год, другой. Пересветов давно не охотился, а тут выпал случай: его давний знакомый по Еланску Александр Филиппович, охотник, работавший в системе лесозаготовок, перевелся в Вязниковский район Нижегородской области и звал к нему съездить, соблазняя охотой на уток и тетеревов.

Сандрик на этот раз в охотничьей поездке Косте сопутствовать не мог, его в Москве давно уже не было. В Госплане происходили какие-то перемены в составе руководящих лиц, с новым начальником отдела Флёнушкин не сработался, и ему предложили выбрать облплан или крайплан, в каком он желает работать. Он выбрал Казань, родину жены.

Стояли погожие дни «бабьего лета». Рыжий ирландец-сеттер Александра Филипповича нашел выводок, и охотники заполевали из-под его стоек парочку молодых тетеревов. Потом вдруг старый черныш (тетерев-самец) вырвался из зарослей можжевельника и на их глазах уселся на высоченную сосну, возвышавшуюся над лиственным лесом. Понадеявшись на крутой чок[1] левого ствола своей бескурковки, Костя выпалил. Тетерев исчез: и не упал, и как будто не полетел. Обшарили с собакой кусты под сосной — ничего не нашли.

— Не застрял ли он там, в макушке? — заломив кверху голову, предположил Александр Филиппович.

— А я туда влезу.

— Высоковато, метров пятнадцать…

— Она сучкастая, можно попробовать. Только бы до нижней развилки дотянуться.

— Я вам помогу, взбирайтесь мне на плечи.

Через минуту, цепляясь за клейкие сосновые сучья, Костя подбирался к вершине сосны. Вскоре он убедился, что птицы там нет, но зато перед ним развернулась картина редкой красоты: вершины лиственных деревьев колыхались, перекатываясь и шумя, точно волны. Он рискнул подняться еще на несколько метров, и его стало раскачивать вместе со стволом сосны, здесь уже не толстым. Укрепив ноги в скрещении сучьев и вцепившись в один из них, толщиной в руку, он залюбовался ходившим у его ног лесным океаном. Лес дышал; ярко освещенные солнцем желтые, багряно-красные и еще не успевшие отзеленеть великаны словно выплясывали загадочную пляску, весело и шумно переговариваясь. Необыкновенное зрелище захватило Костю, он по-мальчишески вообразил себя на мачте парусника над морем или в гондоле воздушного шара над необозримой тайгой…

— Слезайте! — кричал заждавшийся внизу спутник. — Упадете! Гроза идет…

Только сейчас понял Константин, что лесное море начинало штормить не на шутку. Деревья кое-где поскрипывали, по разгулявшимся вершинам бежала, приближаясь, широкая тень, а вдали уже погромыхивало. Вдруг скрылось солнце, разом поблекли