– Телефонная станция – взвод, – бормочет он. – Подземный узел связи – рота… Генштаб – две роты… Дежурный по гарнизону – взвод…

Считай– считай, парень. Учти еще по отделению -запечатать депо метрополитена и автобусные парки, по отделению на электростанции – это сразу вырубит типографии и редакции, иначе их не пересчитать, и ради Бога, обеспечь прежде всего командующего ПВО, который под автоматом даст на запросы с постов, без его решения обойтись не захотят, добро на проход эшелона. А иначе получится вечная русская хренотень: хотели как лучше, а получилось как всегда.

Нет, теперь он маху не даст. На собственной шкуре научился, взять хоть его самого. Вот, скажем, родился Гагарин в 1935 году. Старик в том году уже был директором завода, Каведе – молодым сержантом НКВД, Жора вступил в КИМ – Коммунистический Интернационал Молодежи, как тогда назывался комсомол. Прямо-таки преемственность поколений, только интервал был упрессован обвалом времени с двадцати пяти лет, как обычно считают историки поколение, до десяти, от силы двенадцати. Десяток и дюжина – одна, в сущности, единица в разных системах счета.

Поэт Багрицкий неслучайно (и не для рифмы, писать он умел) настаивал, что именно десять лет разницы – это пустяки, и неслучайно это именно разговор, и с комсомольцем, и о войне. Сознательно он, надо полагать, никакого особого глобального смысла в то, что именно десять лет, в виду не имел. Но тем поэт и характерен, что через него эпоха являет свои истины.

– Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я! – Сколько жизни звучало в громах над нами.

Сорокалетие освоения Целины не очень отмечалось, не до него тут; и Гагарин это переживал. На войну он не успел, а в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки! и, стало быть, в юности понял, что смысл его жизни в том, чтобы поднять Целину. Распахать бескрайнюю нетронутую степь – заколышет тучная нива золотое литье до горизонта. Встанут белые города, задымят заводы, давая счастливое изобилие стране.

В теплушках ведь ехали, под кумачовыми лозунгами. Под ледяным ветром гремели палатки в мартовской степи. В землепашестве смыслили, как свинья в апельсинах.

Это он здесь уже досоображался, что мирно сопящий рядом Каведе за двадцать лет до того всех природных крестьян, кто понимал землю, выморозил в Арктике, выморил в лагерях. Ну, кого не сам, тех коллеги-товарищи, почетные чекисты, серебряные щиты. И чем больше знаешь, тем меньше во всем смысла.

В смысле Целины Гагарин – которого тогда Гагариным, естественно, никто не звал, за отсутствием к тому причины и повода, а звали Юрой Белкиным – разочаровался довольно быстро. Он как-то самостоятельно, не формулируя, пришел к чеховскому выводу об идиотизме сельской жизни. Не, ребята, пахать и сеять и жать не по погоде, а по команде – это кайф. Это нечто.

Но результат – это одно, а моральный смысл его достижения – это другое. Как это там у Бернштейна (или это ренегат Каутский?): Движение – это все, конечная цель – ничто. Понял-нет? Конечной целью оказались песчаные бури и, через восемь лет всего, пожизненные закупки зерна в Америке – но моральный смысл ощущался в том, чтобы реализовать силы молодости для мощи и процветания Родины. Радуюсь (радуюсь!) я – это мой труд вливается в труд моей республики. Однако запас сил даже у молодости ограничен все-таки, в отличии от пути к процветанию Родины, который ну решительно же бесконечен, бьешься-бьешься – не цветет, собака. Может, дустом попробовать?

И еще не Гагарин, стало быть, а Юра Белкин, попав в армию, решил поступать в военное училище. Пусть он разочаровался в Целине, но не принципиально в романтике как таковой. Романтизм ведь качество внутреннее, и требует внешней точки приложения.

Это был тоже, знаете, конфликт эпохи. Романтизм поощрялся единоразово: бросить город, удобства, родных, все, – и уехать по зову Партии в степь (пустыню, тундру, тайгу, нужное подчеркнуть). После этого романтизм надлежало сбросить, как муравьиная самка сбрасывает одноразовые крылья, и пахать дисциплинированно на одном месте. А крылья сдать в Музей трудовой славы, чтоб на их примере учить новую молодежь героизму.

А которые имели нерегламентированный, сверхлимитный романтизм вечно менять местожительство в жажде нового – для тех был отрицательный термин летун, и их пресекали сниманием с очереди на квартиру и лишением прочих социальных благ, льгот и надбавок.

Романтизм Юры Белкина жаждал крыльев, на крыльях нарисовались красные звезды, порыв обрел военную ипостась, и он, стало быть, решил стать защитником Родины, воином. Офицером. Есть такая профессия – Родину защищать. Лучше всего – летчиком. Романтика в квадрате.

Ближайшим летным училищем было Кокчетавское, и военком выписал ему проездные документы – была разнарядка, и он стал курсантом-летчиком.

Махну серебряным тебе крылом.

Все выше, и выше, и выше.

А вместо сердца пламенный мотор.

А город подумал – ученья идут.

Среднестатистический советский военный летчик – это старший лейтенант или капитан двадцати девяти-тридцати лет. Основное рабочее звено.

Перегрузки при высшем пилотаже реактивного истребителя достигают 9g. Некрупный человек весит шесть центнеров. Литр крови весит 9 килограммов -тяжелее железа, близко к свинцу, и сердцу это проталкивать. Мышцы под своей тяжестью оползают с костей. Истребитель уходит в воздух в противопере-грузочном скафандре – упругая шнуровка держит тело в целости.

При посадке на скорости под 300 км/час напряжение таково, что пульс строчит под 200, давление прет к 240 на 160. Это у молодых тренированных ребят.

Поэтому военный летчик изнашивается быстро, к сорока годам большинство летать бросает. Подыскивают наземную службу. Кто дорос только до капитана – в сорок увольняются из армии, выслуга позволяет: нет перспектив, хорошо б только дотянуть двадцать пять календарных до полной пенсии.

Так что когда Юра, много лет спустя, прочитал о действующем немецком летчике нашего времени, капитане и командире истребительной эскадрильи, который летает в 50 (!) лет – он даже понять не смог, как тот в 50 (!) лет держит такие перегрузки. А реакция? А зрение?

Характерно, что летчики (наши) после окончания училища ни черта своим здоровьем не занимаются. От природы есть пока? и ладно. Квасят водку, как прочие граждане. От давления с похмелья жрут лимоны перед медкомиссией, чтоб снизить до нормы. Главный авиационный фрукт – это лимон. В дефиците их доставали где могли, привозили ящиками. Огурцы сами солили, чтоб натуральный рассол был, с укропчиком, – тоже способствует.

Эти отвлеченные подробности есть в сущности Юрина жизнь. Хотя в истребители он не попал, а попал в вертолетчики.

Вертолеты летают медленнее и ниже, а бьются чаще, особенно в те времена, когда КБ Миля было приказано в срочном порядке копировать геликоптеры Сикорского. Детали-то копировать несложно, технологию труднее… у разведки спины дымились. Технология своя. Вот и бились.