Ты видишь кого-то на больничной кровати, мучительно раздумывающего, что с ним будет дальше, будет ли он калекой или умрет, и этот человек снова начинает вести себя как ребенок. Самый мужественный из них повергнут, если ты вытаскиваешь из-под него утку. Они полагаются на тебя так же, как когда-то полагались на своих мам, и с этого момента вас связывают особые узы. В детстве мамы подтирали им задницы, они уже не удивятся их капризам. Вот так это было с Терри. У нее был его телефон, ей нравилась его цепь и волосы, крашенные в желтый цвет, лицо семидесятых, рок, громкие звуки Mad и Hot Chocolate.[17]

— Она с тобой? — спросил он, глядя на Полу, которая стояла позади, остальные же вышибалы, облизывая губы, уставились на ее задницу.

— И эти двое тоже. Мы все вместе.

На мальчишек он посмотрел совсем другим взглядом:

— Проходите.

— А как же мы? — не удержался кто-то из передних, стоящих в очереди.

— Отъебись, не пори чушь, — наклонившись, сказал он.

Руби видела, что Терри поражен, его сердце разбито и истекает кровью, но после Бобби с близнецами было покончено, она надеялась, что с Пинки и Перки никогда ничего подобного не произойдет, улыбалась их кличкам, но она никогда не называла их так среди незнакомых людей. Они впрыснули Терри инъекцию и причинили ему боль, а тогда он был почти без сознания, не мог встать с постели и не понимал, где находится, все рассказывал, как работал машинистом, когда вырос, как Кейси Джонс,[18]и она знала о его пристрастии к бутылке, но пыталась открыть для него другой мир. Она теперь улыбалась, заглядывая в его глаза, и он как будто понимал ее мысли и снова краснел, взрослый мужчина, но такой же как Боксер, за исключением того, что у Боксера не было подобной напряженной жизни и он не мог жить по-другому. Ей было жалко их всех, каждого в этом мире, она не обвиняла никого и ни в чем, она всегда знала, что жизнь прекрасна, но в то же время помнила, что на свете есть и сума и тюрьма, все они просто делали этот мир лучше, добавили вкуса к этой жизни, делали так, чтобы все хорошее было выдающимся.

Она не могла остановиться, подтягивалась на цыпочках и целовала его лицо в знак благодарности, как раз в то место, где был шрам, пахнущий лосьоном после бритья, она хотела провести языком по всей коже и все залечить, всем людям со шрамами на лицах и в душах, но не сделала этого, прошла за всеми, заплатила деньги и попала внутрь.

Она стояла вместе с Полой, а Пинки и Перки отправились к бару, они ощущали пульсацию музыки и слушали, как шипит дым, теплый воздух пенился у нее в ушах, и когда она выбиралась с друзьями развлечься, она была так счастлива, никаких забот о мире, как будто бы она зарабатывала только затем, чтобы веселиться, делать, что хочется, она что-то уже вложила в этот мир, все эти часы нежности-любви-заботы, она убеждала людей, что им необходимо выздоравливать, дарила им радость и вела за собой, подставляла плечо, на которое можно опереться в трудный момент, а теперь все это возвращается, если кто-то заслуживает веселья, так это она, и Доун, и Салли, и Давинда, и Боксер, и Маурин, и все остальные, и она смеялась, вспоминая об их совместной рождественской вечеринке, тогда как раз Боксер напился, а Доун этим воспользовалась, она жить не могла без секса, а Боксер не привык выпивать, выдул пару банок, и Доун утащила его в женский туалет, и там они занимались любовью в одной из кабинок, Руби об этом не знала, пока Доун не рассказала ей все на следующий день, и Доун, возможно, даже было немного стыдно за это, но все равно приняла это, сказала, что ни с кем ей не было так хорошо, только с этим дурачком, не самая веселая тема для разговора, но когда ты имеешь дело с ампутациями, или раком толстой кишки, или опухолями мозга, или сердечными заболеваниями, способ укрыться от этого — только создать настроение, и все становится веселым, как будто в мире не осталось больше ничего святого, так это понимала Доун, пьяная, как и Боксер, она любила его так же, как и все медсестры, и Доун звала его дурачком из-за одного идиота, который у них как-то раз был, стонал и жаловался: ему не нравилась еда, не нравились ирландцы и не нравились пакистанцы, не нравились пидоры, которые о нем заботятся, — никто и ничего ему не нравилось, и Руби так старалась ему угодить, а потом все-таки поняла, что ему просто-напросто не нравилось жить, она всегда очень по-доброму с ним говорила, но когда он назвал Боксера дурачком, было обидно, потому что Маурин, и Давинда, и Клайв не могли с этим ничего сделать, но — только не Боксер, и однажды, когда Боксер ушел, она пошла и дала изо всех сил пациенту пощечину и сказала ему все, что о нем думает, прямо перед всеми.

Он настучал на нее. Это грозило неприятностями, но белая ложь Маурин спасла ее от увольнения, она сказала, что тот первый начал приставать, а Доун закатила ему такую клизму со слабительным, что он неделю не вылезал из туалета. Хотела бы она, чтобы Доун сейчас была с ними, они могли бы сейчас быть все вместе, а самое смешное, что Боксер очень волновался, не задел ли он чувств Доун после вечеринки, сказав, что он предпочитает, чтобы она учила его читать и писать, а не спать с ним.

— Поберегитесь! — сказал Дон, соскальзывая на пол, почти что падая.

Руби смотрела на людей вокруг, подтянутых и здоровых, не понимающих, как сильно им повезло, мандраж перетекает из одного зала в другой.

— Я умру, пока дождусь, чтоб меня обслужили, — сказал Дез, протягивая ей бутылку.

Мужчина, одетый от «Бена Шермана»,[19]забрался на стол и начал танцевать стриптиз, расстегивал пуговицу за пуговицей и делал при этом характерные движения, похлопывая запястьями по ляжкам, соблазняя дам, а его спутники скандировали — КТО СЪЕЛ ВСЕ ПИРОГИ?! — он вытянул руки вверх и сорвал с себя майку, стал обольстительнейше размахивать ей вокруг себя, а потом швырнул ее в толпу, кому-то из своих друзей, они хором кричали — ТЫ ЖИРНЫЙ УБЛЮДОК, ТЫ ЖИРНЫЙ УБЛЮДОК! — это было адресовано его мерцающему животику, жирок светился голубым, и он был счастлив этому расколбасу, он говорил: «Смотрите, девочки и мальчики, я большой жирный пузырь, мне нужно избавиться от шести камней, иначе в один прекрасный день мое сердце лопнет, и я курю очень много сигарет и выпиваю в день столько, сколько не должен пить в неделю, каждое утро своей жизни я ем свой жирный завтрак, и ем чипсы с маслом на ночь, и мое лицо в масле, и лоснится, и помятое, и я никогда-никогда не пойду по подиуму, никогда не буду страдать анорексией, но дело в том, что меня, черт побери, это не волнует, меня ничего не волнует, я слишком занят тем, что трачу время на переживания и ожидания чудесной таблетки, которая сможет сделать так, чтобы я протянул до ста, зачем выбрасывать лучшие годы и планировать жизнь вперед?» — и Руби видела, что двое вышибал уже направлялись туда, пузатый танцор сбивает столик, на котором наставлены стаканы, и расстегивает пуговицы, приспускает джинсы на дюйм вниз — и вверх, на два дюйма вниз — и вверх, на три дюйма вниз, в конце концов джинсы повисают вокруг лодыжек, и он показывает шортики «Юнион Джек»,[20]он еще не закончил, хочет довести шоу до конца, не разочаровывать девчонок, но у него проблема с тем, чтобы стянуть джинсы через ботинки, он подпрыгивает на носке одной ноги и секунду покачивается, стол наклоняется, и он падает вперед, а его спутники не дают ему упасть, и он заканчивает шоу уже на полу, забирается на другой стол, и тут подходят вышибалы, Терри первым, на сцену, где ему и следует быть, это просто его работа, нет нужды паниковать, они просто веселятся, и вышибалы перемолвились словечком и пожали друг другу руки, все здесь друг друга знают, и все спокойно, и прекрасно, и чудесно, и она смотрит на этого парня, который двигается так легко, вы никогда не подумаете, что он носит в себе все эти кости, а еще тысячи миль нервных клеток, соединяющихся через галлоны воды, тебе нужно продолжать выпивать, ты же не хочешь обезвоживания, и она смотрит на бурлящую лаву в кружке Перки, подходят люди и говорят: «Привет», некоторых она знает, некоторых нет, их губы движутся беззвучно, и она танцует так, как она всегда танцует, чувствует себя такой счастливой, какой она всегда себя чувствует, прекрасная и мягкая музыка, без сюрпризов, ей просто нравится танцевать, не хочется думать, реальность ли то, что она видит, и чувствует, и слышит, ей нравилось это место, потому что здесь под музыку показывали картинки, кто-то через видеомагнитофон подключил канал с мультфильмами, поэтому она может танцевать вместе с Микки-Маусом[21]и Дональдом Даком, аплодировать, когда главный Кот увертывается от Офицера Кола, с Папаем на двери, который растягивает мышцы, а самое прекрасное, что она может обнять Пинки и Перки и радоваться, что они в другой команде и не были пойманы большим страшным волком, который пыхтит, и кряхтит, и сдувает их домик, и огни прыгают, придавая повседневным вещам необычный вид, когда ты работаешь с телами, есть два выхода, она видела, как некоторые из медсестер-студенток не могли этого вынести и бросали учебу, но она пошла дальше, для нее было самым большим чудом — прийти и смотреть, как работает тело, какое оно сложное, от мозга и сердца до ногтя на пальце, который, если его состричь, отрастает заново, и кровь течет и качается тем самым мускулом, который общепринято называть символом души, она любила это все, циники скажут, что это просто орган, часть механизма, который отработает свое и сломается, но для нее это было магией, частью которой являешься ты, твои чувства выражаются в том, как ты выглядишь и движешься, и она делала свою работу и шла домой, пила свой чай и снова выходила, может, она была эгоисткой, что так хорошо о себе думала, думала, что она изменяет мир к лучшему, но она действительно в это верила, не в том смысле, что она являлась важной особой, она ей не была, она была одним из этих маленьких людей, но это же хорошо — быть обычной, она не хотела быть знаменитой, это совсем другой мир, а она имела дело с тем, что было прямо под рукой, прямо сейчас и здесь, вот такой она была, частью своего генетического вида, смеха, отпечатков пальцев, Фреда Флинстоуна и Барни Раббла, усмехающихся, рука того человека, который ставил пластинки, поднялась, и клюв доисторической птицы лег на синюю кассету, Фред и Барни веселятся так же, как Пинки и Перки и Скуби Ду, она любила Флинстоунов, хотела бы жить в Бедроке, иметь детей, таких, как Бам и Голыш, говорить с Уилмой и Бетти и поднимать скалы с помощью динозавров, а не подъемными кранами, это был всего лишь город фантазий, Бедрок был там, где мужчины были мужественными, а женщины очаровательными, Фред и Барни спорили на экране так, как они всегда это делали, ты споришь только с теми, кого ты любишь, а потом этот спор прекращался, они мирились, они выходили на улицу, вечером, чтобы съесть гамбургер, не вылезая из авто, ночь проходит секундными вспышками, мультяшное время, и Руби не может поверить, она была в мультике и говорила до свидания персоналу клуба — вышибалам у двери — нежность, вбитая в твердую скалу, это будет длиться вечно — ветерок и громкоговорители — залезть в машину Фреда — в машину Деза — его рысаки никогда не устают — Дез умирал от голода — и теперь они все вместе, четверо — Фред, Барни, Уилма, Бетти — Дез, Дон, Руби, Пола — мультик прекращается, они едут по английским улицам, в конце концов паркуются и идут в забегаловку на круговом перекрестке, надо съесть что-нибудь, быстро покупают еду и возвращаются в машину, все голодные, умирают с голоду так же, как и Дез.