Дом № 2

Пафос «Стрекозы» справедлив, хотя вообще-то насчет феерической профессии можно и поспорить. Ну разве менее доходное дело – торговля вином? Доход в процентах, конечно, ниже, но зато обороты – не в пример масштабнее!

Дому № 2 винная торговля была знакома хорошо. Еще в типмеровские времена тут помещался ренсковый (винный) погреб, принадлежавший торговцу Соболеву. (Ренсковый – потому что название это шло от «ренского», то есть рейнского вина, рейнвейна.) Потом эстафету подхватили коллеги Соболева: в начале XX столетия погребом владели князья Макаевы, торговцы кахетинскими винами, а после них заведение оказалось в руках торгового дома «К.О. Шитт».

Это был известный торговый дом! Погреба купца Корнелиуса Отто Шитта появились еще в пушкинском Петербурге, и с тех пор стали своеобразной достопримечательностью города: они находились во множестве мест, но всегда – в угловых помещениях первого этажа. Бытовала даже поговорка: «Шитт на углу пришит»...

Винный погребок в этом доме сохранился и после революции. Кажется, именно сюда отправился весной 1924 года Сергей Есенин. Поэт должен был выступать 14 апреля в зале бывшей Городской думы (именовавшемся тогда залом Лассаля). Однако что-то у него с организаторами не состыковалось, и Есенин оставил в гостинице записку:

«Я ждал. Ходил 2 раза.

Вас и не бывало. Право, если я не очень нужен на вечере, то я на Николаевской, кабачок слева внизу».

«Слева внизу» – это, по всей видимости, и есть погреб в доме № 2.

Тогда все закончилось благополучно. Один из устроителей вечера привел поэта в зал, выступление началось, и хотя по ходу его не все складывалось гладко – в итоге вечер оказался триумфальным!

Но мы уже забежали в советские времена, а ведь в дореволюционной биографии дома есть еще одна страничка, которую нельзя обойти вниманием. В 1870-е годы здесь поселился широко известный в Петербурге чиновник Тертий Иванович Филиппов. О том, как выглядела его квартира, вспоминал музыкант Александр Оленин: «велико было мое удивление, когда я попал на Невском, где он жил, в самую скромную, почти убогую квартиру – с самой мизерной обстановкой, какие бывают у начинающих врачей».

Удивление понять можно: Филиппов находился тогда в чине тайного советника, что по «Табели о рангах» равнялось званию генерал-лейтенанта или вице-адмирала.

Сын ржевского аптекаря, Тертий Иванович сумел подняться из низов на самый верх, причем карьерой он был обязан исключительно личным талантам. Знание истории, особенно церковной, любовь к русской песне и прекрасный тенор – вот те движущие силы, которые сделали его уважаемым человеком в кругу славянофилов. И не только славянофилов.

«Прислуга, прислушивавшаяся из-за дверей, приходила в неописуемый восторг и зачастую плакала, как плакали всегда и половые, когда Филиппов певал в студенческих и дружеских кружках в знаменитом тогда студенческом трактире "Британия", помещавшемся бок о бок с Университетом». Вот такое сохранилось свидетельство о его ранних московских годах.

Это был старт. Потом Филиппов поступил в ведомство Святейшего Синода, где ему как знатоку церковных вопросов прочили большое будущее. Однако через несколько лет случилась неожиданная перемена: Тертий Иванович перешел на службу в Государственный контроль, и вместо духовных дел стал ведать арифметикой ревизий. Там он, впрочем, тоже добился успеха и добрался со временем до должности государственного контролера. Но и былых увлечений не забыл: много сил отдавал сохранению и пропаганде русской песни, сблизился на этой почве с Балакиревым, Римским-Корсаковым и со всей «Могучей кучкой»...

О Филиппове сохранилось много отзывов, и не только доброжелательных. Николай Лесков посвятил ему желчную эпиграмму и вообще числил его среди своих злейших врагов. Не очень доброжелательно относился к Филиппову Витте (желающие могут заглянуть в мемуары Сергея Юльевича). Самолюбие Тертия Ивановича вообще было притчей во языцех...

Однако весь этот «негатив» относится прежде всего к Филиппову-чиновнику. А вот факт из совсем другой оперы. Великий композитор Модест Петрович Мусоргский, как известно, в последние свои годы сильно пил. На службе появлялся нечасто и находился под угрозой увольнения. Положение спас именно Тертий Филиппов: он при первой возможности перевел музыканта под свое крыло, во Временную ревизионную комиссию Государственного контроля. Лучше работать там композитор не стал, но угроза потерять работу (и остаться без денег) отступила.

А когда композитор все-таки оставил работу, Тертий Филиппов был в числе тех друзей Мусоргского, кто субсидировал окончание его «Хованщины».

В последние годы жизни Модест Мусоргский часто бывал у Филиппова на углу Невского и Николаевской. На одном из вечеров он играл отрывки из «Хованщины» перед другими участниками «Могучей кучки» – Балакиревым, Кюи и, очевидно, Бородиным.

Мемуарист А. Леонтьев описал и другой вечер (очевидно, тоже у Филиппова), на котором звучала «Хованщина». Вот первое его впечатление от композитора:

«Еще не дожив до 40 лет, уже дряхлеющий, болезненный на вид, все чаще и чаще ищущий в алкоголе утешения, подъема сил, забытья и вдохновения, быстро идущий к своей погибели, – таков перед нами несчастный Мусоргский».

Тогда Модест Петрович исполнил фрагменты «Хованщины». А потом начал импровизировать:

«Мы все были свидетелями увлечения творческим процессом все более и более впадающего в экстаз гения, который титанически боролся за то, чтобы совладать с незнакомой нам, все разрастающейся темой. Казалось, что своей игрой композитор Мусоргский оспаривал пальму первенства у виртуоза. Наконец прозвучали последние могучие аккорды. Невозможно описать во время этой игры выражения его изменившихся полуопущенных глаз, которые он вдруг поднимал кверху, как бы ища какого-то выхода или разрешения загадки... Когда он кончил, глаза его закрылись, руки бессильно опустились. Нас всех пронизала сильная дрожь...».

Впрочем, бывало и по другому: нередко Мусоргский обходился в гостях у Филиппова незамысловатой ролью тапера. Играл польки, кадрили, вальсы...

В последний раз Мусоргский и Филиппов свиделись перед самой смертью композитора – в госпитале, где лежал Модест Петрович. Повод был важный: Мусоргский подарил тогда Тертию Ивановичу все права на свои музыкальные произведения. Это было сделано с одной целью – чтобы в будущем никто из родственников Мусоргского не мог помешать публикации его сочинений. И вскоре после смерти композитора Филиппов заключил договор с издательством Бесселя на выпуск всех его произведений...

Сегодня имя Тертия Филиппова забыто многими. Но не всеми. Не так давно в городе Ржев был установлен ему памятник. Там и сегодня чтут память этого неординарного человека...

Читатель, несомненно, уже заметил: чуть ли не с каждым домом на улице Марата связано какое-нибудь известное литературное имя. Дом № 4 полностью подтверждает эту закономерность. Среди жильцов его были два известных писателя.