Я знал, что отец Эллы развелся с ее матерью, когда Элла была уже взрослой, и женился на молодой женщине, которая была немногим старше его дочерей.

Мать отправили жить в близлежащий город, и теперь, на старости лет, ее поселили в каком-то приюте. Больше Элла об этом ничего не рассказывала, и мне показалось, что нет ничего удивительного, если я подробнее расспрошу ее.

И вот Элла, рыдая, поведала мне то, о чем ранее умолчала: ее матери поставили диагноз «болезнь Альцгеймера», уже в пятьдесят лет. Именно поэтому отец, который был в ответе за все их крестьянское хозяйство, «отправил» ее в город неподалеку и развелся.

Я спросил у Эллы, почему она раньше не говорила об этом.

Ей было стыдно, сказала она, так ужасно, что она не перенесла перемены, произошедшей с матерью, а просто-напросто скрылась из поля зрения, чтобы за ней не ухаживать. Ведь в противном случае вся ответственность легла бы на плечи одиноких дочерей. Как же она рыдала!

Отчасти из-за судьбы матери, отчасти из-за своего предательства. (Как уже было сказано, люди не видят бревна в собственном глазу!)

Во время нашей беседы меня вдруг посетило неприятное подозрение: ведь Альцгеймер часто передается по наследству, и прежде всего по женской линии. У матери Эллы симптомы появились, едва ей стукнуло пятьдесят, самой Элле было уже сорок два.

Сначала я даже не знал, как мне быть в такой ситуации; я понял: надо хорошенько подумать и решить для себя, что делать дальше, поэтому я взял себя в руки и целую ночь провел в размышлениях.

Теперь я понимаю, думал я, почему она так хотела «подцепить кого-нибудь на крючок», почему бегала с термосом и двумя кружками в сумке — настали тяжелые времена, с близкими родственниками и друзьями связи нет, и ей нужен был человек, который «будет о ней заботиться».

Я, конечно, все понимаю, у каждого есть свои слабости, у всех свои недуги, у кого-то неважное сердце или диабет, кто-то вообще инвалид. Сам я по прихоти судьбы абсолютно здоров (не считая проблем с ушами) и всячески стараюсь следить за своим здоровьем (наверное, из-за отца, которому сердце отказало так рано), но, понятное дело, я не воспринимаю людей как какие-то механизмы, человеку нельзя предъявлять те же требования, что и машинам.

Но ведь эта страшная болезнь поражает рассудок, делает человека неузнаваемым и неуправляемым! Это нечто совсем иное, чем обычный недуг или небольшое увечье. Что угодно, даже самые тяжелые формы раковых заболеваний, и то не настолько страшны.

Я ясно представил себе, как жизнь с этой новой неузнаваемой Эллой, с которой меня свела чистая случайность, разворачивается по настоящему сценарию фильма ужасов.

Меня переполнил примитивный ледяной страх, я почувствовал необыкновенную ярость!

И все-таки я не нашел в себе сил поговорить с ней об этом наутро. Мне не хотелось еще раз услышать, что я «нацист» и человеконенавистник. Надо найти какую-то другую причину для окончательного разрыва.

Я решил отложить это событие до тех пор, пока мы не поссоримся из-за чего-то другого, что послужит уважительной причиной для расставания, или в худшем случае можно подождать, пока не закончится договор о сдаче ее квартиры.

30

Что было потом, вам уже известно.

Да, об этом вы уже знаете.

Если бы я был человеком суеверным, я наверняка бы подумал, что мне выпало поучительное наказание, но если смотреть на вещи объективно, то можно сказать, что наказание в гораздо большей степени поразило ее, хоть конфликты в моей душе, которые к этому привели, вполне сравнимы с любыми «адскими страданиями».

Я до сих пор спрашиваю себя: насколько глубока моя вина? Насколько виноватым считала меня она?

Вы же знаете, какую новость мы получили в то роковое утро, когда по причудливому капризу судьбы провели ночь в наслаждениях и все еще лежали голые в объятиях друг друга. Вдруг зазвонил телефон: квартира Эллы сгорела и М. М. погиб при пожаре — предположительно потому, что заснул с непогашенной сигаретой.

Помню, как я стоял голый в коридоре и она вышла ко мне, тоже голая, с широко раскрытыми глазами, и поинтересовалась, что случилось. Я увидел, как она отвратительна, да и вся ситуация была достойна отвращения — непостижимая, абсурдная шутка.

Я с ледяной ясностью осознал, как только услышал эту новость, что Элла, разумеется, потеряет эту квартиру. Она ведь сдала ее без разрешения хозяина. По моему совету. К тому же несколько раз задерживала оплату.

Разумеется, при таких обстоятельствах я не мог «покончить» с бедной женщиной, это и ребенку понятно.

К тому же Элла была убеждена, что М. М. не курил. Это было ее непременным условием, когда они договаривались об аренде, потому что Элла была очень чувствительна к сигаретному дыму.

Я-то знал, что он курит, но во время нашего телефонного разговора он заверил меня, будто собирается бросить, и поставленное Эллой условие ему только поможет.

Когда мы как-то раз приходили к нему, запаха табака не чувствовалось, он аккуратно выполнял все свои обязательства и внушал доверие. Но все-таки курить он не бросил, а еще, по несчастливой случайности, стало очевидно, что он тогда здорово выпил.

Элла не переставая рыдала, я не знал, что делать, мне казалось, что теперь я в ответе за все происшедшее.

Симптомы, болеутоляющие таблетки. Конца края не видать этим бедствиям.

Кроме того, было неясно, потребуют ли, чтобы Элла заплатила за нанесенный ущерб, или нет — ведь дом был не застрахован. Не знаю, сколько звонков мне пришлось сделать, чтобы прояснить этот вопрос.

Тем временем Элла все плакала, и я, человек слабый, вынужден был играть роль «защитника», «помощника» и «скалы», хотя в глубине души совсем не хотел, чтобы Элла еще крепче ко мне привязалась, — напротив, по моему замыслу мы должны были разойтись по разным дорогам.

Ситуация была не из легких. Часто нам обоим приходилось принимать снотворное, перед тем как лечь в постель, чтобы спокойно заснуть. Единственной «отдушиной» мне служили спортивная ходьба и плавание до полного изнеможения и под музыку.

У меня было несколько текстовых заданий, за которыми я пытался забыться, но о рисовании и речи быть не могло.

Элла читала книги, дешевое «бульварное чтиво» (что я, безусловно, могу понять). Кроме того, она «утешала себя едой», а это внушало мне отвращение.

Больше всего на свете мне, разумеется, хотелось знать, считает ли она, что вся эта ситуация сложилась «по моей вине». Напрямую я у нее спросить не решался. Я сказал ей, что даже не подозревал, что М. М. курит, но в глубине души спрашивал себя, насколько она в это поверила.

Итак, я солгал, и я глубоко презираю себя за это. Еще ребенком я испытывал панический ужас перед враньем. Ложь казалась мне своего рода болезнью, у меня было смутное чувство, что от нее внутри у человека начинается «гниение», происходит нечто ужасное, люди заболевает раком, гангреной. И все-таки я лгал или, по крайней мере, почти лгал.