Возрожденный материализм, призванный усовершенствовать древнегреческую версию Демокрита и Эпикура, был одной из двух главных новаций Гоббса в философии. Другим новшеством был новый взгляд на государство. Метод Гоббса в политической философии был противоположен утопизму. Вместо того чтобы описывать идеальное общество, как это делал Платон в «Государстве», Гоббс начал с изображения ужасов беззаконного мира, в котором люди вынуждены сами защищать себя и нет «власти, способной держать всех в подчинении»[105]. В итоге, по меткому выражению Гоббса, неизбежны «вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна»[106]. Чтобы избежать этого, как говорил Гоббс, люди должны согласиться подчиниться суверенной власти, предпочтительно единоличному монарху, а не какой-либо ассамблее, и наделить ее широкими полномочиями. Что угодно другое приведет к ужасным последствиям. Власть должна быть абсолютной, то есть обладать монополией. Если же суверенитет, скажем, разделен между законодательной, исполнительной и судебной властями – что впоследствии стало считаться само собой разумеющимся в Европе и Америке, – власть ослабевает и монарх не способен остановить хаос. Гоббс так тщательно разработал теорию государства, подчеркивая принципы согласия подданных и господства права, что в нем со временем стали видеть пионера современной политической философии.

В «Левиафане» Гоббс описывает Якова VI Шотландского, взошедшего на трон Англии и Ирландии в 1603 г., когда Гоббс был студентом в Оксфорде, как «нашего наиболее мудрого короля»[107]. Яков написал несколько книг о государственном устройстве, одна из которых составлена в форме советов старшему сыну, принцу Генри, который должен был стать его преемником. Господь, как писал Яков, «сделал тебя маленьким Богом, дабы ты восседал на его троне и царствовал над другими людьми»[108]. Как утверждал Яков в другом произведении, когда короля коронуют, он становится отцом для подданных и должен отечески заботиться о них. В сущности, король дает обещание своим людям «отправлять достойно и честно власть, данную ему Богом над ними»[109]. Но только Бог может судить, выполняется обещание или нет. Нечестивый монарх бывает послан как божественное наказание нечестивым людям, и у них нет права сопротивляться ему или свергать его, каким бы плохим он ни был.

Гоббс одобрял некоторые аспекты этого взгляда на правление. Он был согласен с тем, что у короля есть возложенные на него Богом обязательства защищать свой народ и содействовать его благосостоянию и что ни при каких обстоятельствах люди не могут не повиноваться ему. Тем не менее он также пытался оправдать подобную абсолютную монархию в практическом плане, то есть показать, почему она соответствует и интересам самих людей, и Божьей воле. Как он пишет в заключительном абзаце «Левиафана», цель его политической философии – «показать людям воочию взаимоотношения между защитой и повиновением, ненарушимого соблюдения которого требуют человеческая природа и божественные законы, как естественные, так и положительные»[110]. Чтобы божественными законами обосновать необходимость безусловного повиновения суверену, Гоббсу приходилось опираться на авторитет Писания, как он это делал в общем-то во множестве случаев. Но, доказывая, что того же требует человеческая природа, он использовал философские аргументы, не зависящие от какой-либо богословской позиции. Вот почему говорили, что ему удалось развести вопросы политики и религии, или, по крайней мере, он попытался сделать это. В начале XX в. американский философ Джон Дьюи писал, что во времена Гоббса политика была, по общему убеждению, «ветвью богословия»[111] и что «великая заслуга Гоббса заключается в совершенном раз и навсегда освобождении морали и политики от подчинения божественному»[112].

К панегирику Дьюи мы должны добавить два уточнения. Во-первых, Гоббс вовсе не ставил целью дать чисто светское толкование политики. Хотя он считал, что богословы и священнослужители часто плохо влияют на искусство государственного управления, все же нет оснований полагать, будто он хотел полностью вытеснить Бога из картины мира. Рассуждения Гоббса о правительстве не отрицают божественного права королей на царство, просто не это главное. Для него политическая власть легитимна, когда между гражданами существует молчаливый или явный договор, заключать который их заставляет божественный дар рациональности. Во-вторых, представление о политической теории, построенное на размышлениях о человеческом существовании, отнюдь не было новым для западного мышления. Классическая греческая и римская политическая мысль была также светской. Таким образом, «великая заслуга» Гоббса заключалась на самом деле в продвижении до некоторой степени нетеологической политики в христианской Европе, а не в том, что он первым придумал ее. Есть сходство между его политической теорией и очень старой идеей, что институты власти возникают или могут быть оправданы своего рода общественным договором. Однако стоит отметить, что в версии Гоббса подданные короля не должны вести себя так, будто между ними и сувереном заключен некий контракт, который они призваны выполнять. Договор связывает граждан, которые согласны вместе подчиняться правителю. Самого суверена этот договор не связывает. (Теории общественного договора будут рассматриваться в главе 4, когда мы дойдем до Локка.)

Гоббс жил во времена гражданских войн в Англии и религиозных войн на континенте. Неужели эти страшные времена побудили его предложить лечение, которое хуже самой болезни? Многие так и думали. Дени Дидро (1713–1784), главный редактор французской «Энциклопедии» эпохи Просвещения, писал в 1760-х гг., что Гоббс ошибочно принял некоторые особенно опасные обстоятельства своего времени за всеобщее явление[113]. Поэтому Гоббс придерживался слишком мрачного взгляда на природу человека и предлагал слишком крутые меры. Такова и суть одной виртуозной инвективы, написанной скончавшимся в 2003 г. британским историком Хью Тревором-Ропером. Он описал «Левиафана» предельно кратко: «Аксиома – страх; метод – логика; вывод – деспотизм»[114].