Господин Дидихейм повез меня осматривать будущее место работы. Над входом развешаны транспаранты, извещающие о скором открытии магазина, громкоговоритель горланит музыку, да так, что дрожат барабанные перепонки, но вроде бы без этого не обойтись. А что внутри, сами представляете: бакалейный магазин, разбитый стеллажами на коридорчики, идешь по ним, а справа и слева ряды консервных банок, бутылок, разноцветные штабеля разнообразных товаров. И мне над всем этим царствовать!.. Мозг отказывается верить. Под моим началом будут работать четыре служащих, три женщины и один мужчина. Небольшой отдельный кабинет. Пишущая машинка, но главное — ужас, меня уже заранее бросает в холодный пот — счетная. Однако обещаю вам сделать все от меня зависящее. Я вам очень благодарен. Как и Элен. От Марсо Лангруа к ящикам кока-колы — что и говорить, головокружительный зигзаг. Как тут не вспомнить многих американских писателей — прежде чем успех пришел к ним, кем они только не были, да кем угодно: и учителями танцев, и сценаристами, и ковбоями, и барменами, и водителями автобусов, и букмекерами… Надеюсь, я не намного бестолковее их. Эту утешительную мысль я повторяю себе, когда с замиранием сердца думаю об этом продуктовом изобилии, которым мне предстоит командовать, да ведь здесь можно жить, как в бункере, не высовывая носа на улицу.

К счастью, ко мне приставили опытную даму, работавшую в большом супермаркете у Порт-дʼИтали — Мадлен Седийо. Господин Дидихейм нас познакомил друг с другом. Лет пятьдесят. Несколько оскорбленный вид вдовушки, знающей свои обязанности. Далеко не сахар в общении, зато работник каких поискать. С первых минут ощутила, что дирекция протолкнула меня на должность по блату; безоблачных отношений с ней явно не жди. Но я опять-таки постараюсь все уладить.

Элен счастлива: наконец-то я при деле. Купила мне белый аптекарский халат, от него веет какой-то солидностью, серьезностью, наденешь — и сразу кажешься специалистом. Супермаркеты — вообще родная стихия Элен. Как только у нее выдается свободная минутка, она отправляется прогуляться по магазинам, вдруг что-нибудь эдакое подвернется. „Не бойся, я помогу тебе, — успокаивает она меня. — Самое трудное — запомнить, где что лежит“.

Естественно, мне пришлось объяснить ей, что место я получил лишь благодаря вашей протекции. Правда, я пока утаил от нее, что некогда был вашим учеником на католическом факультете. Католический факультет — это мало что ей скажет. Ей достаточно знать, что ваших учеников великое множество: врачей, адвокатов, инженеров, священнослужителей — и что, хотя разлетелись они по всей стране, вы по-прежнему пользуетесь у них большим влиянием. Она попросила меня поблагодарить вас. „Всевышний услышал мои молитвы, — произнесла она при этом. — Я была уверена, что Он меня услышит“. Надеюсь, эти слова моей жены станут для вас своеобразным вознаграждением. А я, со своей стороны, добавлю, что благодаря вам радость вновь заглянула в наш дом. В следующем письме расскажу, как происходило мое вхождение в должность.

Еще раз сердечно благодарю вас.

С самыми дружескими пожеланиями,

Жан Мари».

«Любезный друг!

Мне бы следовало написать вам пораньше, но с тех пор, как открылся мой магазин, я просто не замечаю, как бежит время. Это жизнь на износ. И однако, работу мою сложной никак не назовешь. Для любого другого человека, но только не для меня. Без передышки грызет совесть. Мне все кажется, что я недостаточно стараюсь. А когда клиент с горящим взглядом и с напряженно застывшей рукой неторопливо толкает перед собой тележку от одного стеллажа к другому и явно готовится что-нибудь тайком ухватить, мне кажется, что меня обворовывают… именно меня. Чисто физическое чувство. И ничего не могу с собой поделать. Полное ощущение, что ко мне залезают в карман! Хочется сделаться вездесущим. Я слежу за одной, другой… особенно за теми, у кого большая сумочка или широкое пальто. Мадам Седийо утверждает, что профессионалок видно сразу. Чутье! — говорит она. Ну что же, выходит, у меня оно полностью отсутствует. Все жесты и действия покупателей, даже самые невинные, кажутся мне подозрительными, но застигнуть воришку на месте преступления никак не удается. Стоит себе женщина, крутит и крутит в руках банку с сардинами, ну разве угадаешь, что у нее в голове, внезапно она замечает, что я на нее смотрю, кладет банку на место и идет дальше с полупустой тележкой, идет не спеша, будто нянька, гуляющая с ребенком. Пойдешь вслед за ней, вообразит бог знает что! А отвернешься — хоп! — что-нибудь исчезнет.

Но ведь правда воруют! Это всем известно и всеми признано. Госпожа Седийо объяснила мне: при воровстве, не превышающем полутора процентов общего оборота, беспокоиться нечего. А вот если больше, могут и с работы выгнать. Ну вот я и брожу. Особый глаз за товарами со скидкой. На мой взгляд, это лучшее место для охоты, поскольку в этом отделе всегда царит оживление. Я начинаю уже без труда разбираться в топографии магазина, так лесничий знает наизусть свой лес.

Там, где продаются замороженные продукты, опасаться особенно нечего. Покупатели ходят туда не красть, но запастись едой. И долго не выбирают. Им еще готовить надо. Зато в отделе бакалеи искушение уже велико, товар-то небольшой, а стоит дорого. Кофе, например. Рекламные щиты, телевидение приучают публику к виду „Максвелла“ или „Фабра“, самых дорогих сортов. Вот и приходится смотреть в оба. Но я никого так и не поймал с поличным. Впрочем, если, на мою беду, такое произойдет, как поступить — не знаю! И страшно огорчусь! Карать я не умею.

„Вы не должны показывать виду, что наблюдаете, — учит меня мадам Седийо. — Клиенты этого не любят, ведь они приходят сюда не только для того, чтобы сделать покупки, им просто хочется приятно провести время“. Следить, но так, чтобы этого не было видно? Нет, увольте, сдаюсь.

И если быть откровенным до конца, торговля — тяжелая работа. Бесконечное хождение публики взад и вперед, навязчивая реклама, несущаяся то и дело из громкоговорителей, утомительное вышагивание вдоль стеллажей, где место каждого товара следует заранее рассчитать, с тем чтобы привлечь внимание покупателя и возбудить в нем желание его приобрести, — все это вызывает нервную усталость, опустошающую разум. А кроме того, приходится проверять счета, готовить отчеты. И вдобавок ко всему я глубоко убежден: вся эта работа смехотворна, разве имеет хоть малейшее значение для развития цивилизации тот факт, что сегодня макаронные изделия Пандзани вдруг ни с того ни с сего стали лучше расходиться, чем продукция конкурирующих фирм?

„Любая профессия — это труд и еще раз труд, — возражает мне Элен. — Неужели, по-твоему, мне доставляет удовольствие слушать рассказы мамаши Грандмэзон про желудочные колики ее таксы! Но надо оставаться любезной — значит, надо!“

Хочу быть откровенным с вами, дорогой друг. Да, я очень часто сожалею о прошлой жизни, той, что я вел в Рене, такой тихой и миролюбивой. Я покинул оазис и переселился в пустыню, преисполненный убеждения, что оазис не более чем мираж. И я по-прежнему так считаю. Однако до сих пор чувствую на губах — пусть и иллюзорную — прохладу родниковой воды. Ладно! Довольно жаловаться! Мне неплохо платят. Я на окладе. Выражение, разумеется, совершенно идиотское, как смешон весь этот канцелярский язык. Но быть на окладе — значит иметь нашивку на рукаве. И Элен довольна. Ну и слава богу!