Выпрыгнув на раздолбанную шинами обочину, я медленно побрела к особняку, поблескивающему стеклами окон сквозь редкие ветви деревьев.

Парк встретил меня шумным шелестом листьев и влажной прохладой.

Тропинка, обогнув огромный дуб, уперлась в плотный забор, за которым громоздилось приземистое, вытянутое в длину двухэтажное строение.

Для порядка пролаяла дворняга, тотчас же завиляв хвостом и увиваясь потом у моих ног, пока я шла к крылечку.

Дверь особняка отворилась, не успела я коснуться кнопки звонка.

Марфа стояла на пороге с длинной высокой свечой в руке. Прядь волос, выбившаяся из-под черного платка, сверкнула в лунном свете серебристой сединой.

— Мир входящему, — поприветствовала она меня.

Я обрадовалась, что Марфе Егоровне не пришло в голову повторять свои дневные кульбиты, именовавшиеся второй степенью почтения.

— Добрый вечер, — ласково сказала я; — Кажется, я вовремя?

— А времени больше не будет, — заверила меня Марфа Егоровна.

— Я читала об этом в Апокалипсисе. Но, кажется, это у нас еще впереди, не так ли?

— Уже, уже, — бормотала старушка, освещая мне лестницу. — Следуй за мной, да не споткнись. Плохая, говорят, примета.

— Я не суеверная, — почти не солгала я. Марфа Егоровна строго посмотрела на меня.

— Ох, грешна я, старая. Что-то не верится мне, будто старец наш дар благодатный в тебе углядел. Не поторопился ли он? Ох, чую беду, — вздохнула она, оглядывая меня исподлобья.

— Все будет хорошо, — успокоила я ее.

Мы снова подошли к двери с табличкой «Завхоз». Марфа вошла без стука, велев мне немного обождать.

В ночном окне круглилась полная луна, отливавшая красноватым светом.

Круг в квадрате, перечеркнутый крестом рамы, навел меня на мысли о мистической геометрии, и, когда Марфа окликнула меня, просунув голову из-за двери, я вздрогнула от неожиданности.

— Проходи, — громко шепнула она мне. — Сначала в дверях постоишь, а когда окликнет — иди к самому и делай все, что велит.

Я шагнула вперед.

И сразу же погас свет.

В полной темноте раздавались едва слышные удары отдаленного барабана.

Звук возникал через редкие промежутки времени, которые понемногу сокращались.

Уже минут через десять удары следовали один за другим, словно чье-то больное сердце колотилось из последних сил.

Когда удары превратились в сплошной грохот, звук неожиданно исчез.

Потом вся процедура повторилась трижды.

Что ж, весьма действенный прием.

Сейчас, наверное, они начнут экспериментировать со светом.

Очень сильный способ давления на психику.

И точно: то тут, то там стали зажигаться огоньки свечей.

Скоро вся комната была ярко освещена.

Меня заинтересовали тени, мелькнувшие в окнах справа.

Поскольку глупо было бы размышлять о росте людей, чьи головы достают до второго этажа, я пришла к выводу, что эти окна выходят на закрытую галерею, размещающуюся вдоль стены зала.

Рядом со мной, возле дверей, стояли несколько девушек и молодых людей с потупленными взорами.

Среди них я с удивлением обнаружила Володю Слепцова, который едва заметно кивнул мне.

Я догадалась, что это новообращенные члены «черного братства», которые готовятся перейти на новую ступень посвящения.

Впереди, очевидно, располагались действительные члены внутреннего круга.

Судя по черным кожаным браслетам и отрешенным лицам участников церемонии, они уже прошли все испытания и были допущены к некоему источнику познания.

Раздалась тихая музыка, то нараставшая, то вновь затихающая и почти спадающая на нет.

Несколько аккордов, выбранных, кажется, произвольно, были скомпонованы таким образом, что каждый из них как бы зависал в воздухе, ожидая разрешения в тонику, но вместо этого раздавался медующий аккорд, точно так же не находивший разрешения.

Я заметила, что люди с браслетами, стоящие впереди, начинают тихонько раскачиваться, что-то бормоча себе под нос.

Впереди мелькнула сгорбленная фигурка Марфы в черном платке. Она остановилась в отдалении, у задней стены помещения, и строго наблюдала за присутствующими.

Бормотание становилось все громче.

Мне показалось, что я попала в сумасшедший дом, причем в палату для иностранцев.

Нечленораздельные слоги, бессмысленные фразы, мычание и стоны раздавались осенним вечером на втором этаже особняка религиозно-культурного «Братства разума», в большой комнате с табличкой «Завхоз».

Чем-чем, а разумом тут и не пахло. Скорее наоборот.

Вот юноша с короткой стрижкой упал на колени, закрыв лицо ладонями и не переставая раскачиваться.

Вот девушка, раскинув руки, словно птица, закружилась на месте.

Вокруг нее сразу освободилось некоторое пространство, чтобы соседи не могли помешать ее странному танцу.

А пожилая женщина в первом ряду вдруг пошла вприсядку, неумело выкидывая коленца. Она проделывала это с такой серьезностью, что ни у кого не промелькнуло даже тени улыбки.

Подобная практика была мне знакома.

Глоссолалия — самопроизвольное говорение на иных языках — была принята у пятидесятников, остановившихся на одной главе Нового завета и построивших свое учение только на этом отрывке.

А освобождение физической энергии находило широкое применение у секты хлыстов и многочисленных ответвлений этой зловещей и загадочной организации.

Внезапно стена впереди заколыхалась, словно белое квадратное озеро, и рухнула вниз.

Едва не чертыхнувшись от неожиданности, я мгновенно поняла, что это был большой кусок ткани, натянутый поперек комнаты.

Впереди открылось довольно просторное помещение, заставленное различными предметами.

У правой стены располагалась старинная фисгармония с белевшим на ее крышке лошадиным черепом, слева небольшой столик, на котором я с удивлением увидела секстанты и астролябию.

А посреди открывшейся площадки стоял Елагин в черном балахоне, сверкающем вышитыми блестками.

Его строгое лицо было вдохновенным, глаза сверкали, а седые волосы издали казались перламутровыми, так что при желании можно было принять старика за какого-нибудь морского царя.

Задняя стена была сплошь разрисована пересекающимися желтыми лучами, сгущающимися книзу до полной непроницаемой черноты.

— Приветствую юных братьев! — воздел старец руку и потряс в воздухе жезлом.