Лайза посмотрела на своего спутника и мальчика, по-прежнему занятых молчаливым разговором, и поняла, что прошло лишь мгновение, хотя ей и показалось, что вечность. В глазах Харриса застыло странное выражение, сродни тому, с каким он разглядывал привезенные Лайзой бревна хуонской сосны. В глазах ребенка читалось что-то, не поддающееся определению. В воздухе висело напряженное молчание, за которым даже наблюдать было тяжело.

Мальчик, казалось, секунду тянулся к Джеку, но потом выражение его глаз изменилось – он словно утратил интерес к происходящему. Ребенок повернулся и вышел, не оглядываясь. Женщина, наверняка его мать, последовала за ним, наградив на прощание Харриса еще одним ядовитым взглядом, отчасти предназначавшимся и Лайзе – если ей не померещилось. Харрис следил за ними с непроницаемым лицом.

Лайза тоже наблюдала за женщиной и мальчиком, задавая себе вопрос: что же скрывалось за этой сценой, невольной свидетельницей которой она оказалась? Рыжеволосая, решила Лайза, была потрясающим образчиком женской породы. Но было в ней и что-то, не поддающееся описанию, но явно что-то не то.

И в довершение всего Лайза тут же представила, как Харрис занимался с этой женщиной любовью. Девушка тряхнула волосами, отгоняя от себя непрошеные видения, но безуспешно: открыв глаза, она снова видела перед собой сцену их любви, а закрыв, вспоминала, как мускулистое сильное тело наклонялось над ней у резной скамьи, вспоминала прикосновение тонких, необыкновенно сильных пальцев, его запах, когда он целовал ее.

Наваждение, подумала Лайза, и никак от него не избавиться…

Девушка снова открыла глаза, увидела перед собой гору мороженого и поймала себя на мысли: и как оно только не растаяло в огне бушевавших минуту назад страстей?

– Мы можем отправляться в театр, как только вы все это съедите. Но не спешите, времени у нас достаточно. Простите, я вас на минуту оставлю.

В голосе и поведении Харриса не было и намека на только что пережитое им напряжение, и Лайза вполне могла считать, что все увиденное лишь плод ее воображения. Она смотрела на скульптора, задумчиво сузив глаза: как ему тут же удалось отрешиться от сцены, явно для него болезненной и драматичной? И теперь, когда все было кончено, может, он даст хоть какое-то объяснение?

– Нет уж, провалиться мне на месте, если я буду о чем-то спрашивать, – пробормотала Лайза вслед его удаляющейся спине. – Во-первых, меня это не касается, во-вторых, не интересует, в-третьих, знать ничего не хочу.

Это было правдой лишь отчасти, и Лайза отдавала себе в этом отчет. Самое трудное теперь будет держать язык за зубами и не давать волю любопытству. Если не следить за собой, то она наверняка что-нибудь ляпнет, причем напрямик, а в глубине души она знала, что лучше ей никаких объяснений не получать.

Спустя несколько минут Харрис вернулся, опустился в кресло напротив Лайзы и возобновил атаку на мороженое с рассчитанной и какой-то чувственной небрежностью, поглощая пломбир и одновременно пожирая глазами девушку.

Лайза видела как-то нечто подобное в кино, и на мгновение ей показалось, что сейчас происходит то же самое – хорошо разыгранный спектакль. Может, и так, зато как действует!

Харрис коснулся взглядом мочки левого уха Лайзы, лаская одновременно языком мороженое в ложечке, и девушка почти ощутила тепло его языка на своем ухе. Когда он подул на мороженое, словно желая еще остудить его – бред какой-то! – Лайза почти физически почувствовала его дыхание на своей шее.

Его глаза продолжали скользить по лицу и груди девушки, лаская и дразня. Лайза силилась устоять перед этим натиском, но даже самые свирепые ее взгляды нисколько не трогали Харриса. Он лишь по-прежнему дерзко, вызывающе ухмылялся.

– Мне бы хотелось, чтобы вы передохнули, – заявила наконец Лайза. Ее собственное мороженое уже начинало таять – она не хотела, да и не могла есть, боясь остудить холодным пломбиром жар у себя внутри.

– Передохнуть от чего? – спросил Харрис, невинно поблескивая глазами. Что-то не верилось, что он хоть когда-нибудь мог в чем-нибудь упрекнуть себя.

– От многозначительных сладострастных взглядов, – сердито сказала Лайза. – Да если так пойдет дальше, вы упадете в обморок прямо к моим ногам.

– Мужчины, – заявил Харрис с гортанным смешком, – в обморок не падают. Даже когда их до него доводят.

– Вы меня провоцируете, – заявила Лайза. – Хотя зачем вам это надо, убей Бог, не пойму.

– Вы просто поразительная женщина, – последовал столь же поразительный ответ. А затем наступило красноречивое молчание.

– Не понимаю, почему? – отозвалась наконец Лайза. – Разве что вас поражает, что я не могу поглощать мороженое в тех же количествах, в каких умудряетесь вы?

Харрис и не подумал притвориться сконфуженным, даже ради простой вежливости. Лишь ухмыльнулся еще шире – теперь он уже откровенно смеялся над ней.

– Я совсем не о том, и вы это знаете. Я имел в виду лишь ваше редкостное качество – неженское отсутствие любопытства.

– Вы все перепутали, – произнесла Лайза, насторожившись и тщательно выбирая слова, – любопытством славятся кошки, причем не обязательно женского пола.

И снова эта хищная улыбка и едва заметно сузившиеся глаза.

– Для кошек любопытство – фатальная болезнь, – поправил Харрис. – А женщины, насколько мне известно по собственному опыту, находят в удовлетворении любопытства одно из самых волнующих удовольствий.

– Не завидую вашему опыту, – отрезала Лайза.

– Что означает?..

Лайза лишь пожала плечами. Вести его дальше по этой дорожке было слишком опасно – во всяком случае, для нее.

Последовала короткая пауза. Взгляд Харриса был непроницаем, улыбка – откровенно хищной.

– Что означает: вам прекрасно известно, что я имею в виду, но вы предпочитаете притворяться, что ничего не понимаете, – наконец заявил он уже без улыбки. – И это, как я уже говорил, меня поражает.

Лайза облегченно вздохнула. Быть может, теперь он оставит эту скользкую тему и прекратит ее прощупывать? Как бы ни так!

– Стало быть, вы так и не спросите, что означал тот потрясающий спектакль? – задумчиво протянул Харрис. – А зря. Вопрос довольно разумный. И совершенно логичный.

– Это меня не касается! – выпалила Лайза, когда он замолчал. И тут же захлопнула рот и уставилась на бренные останки своего мороженого, жалея, что ее язык не примерз навеки, чтобы больше не произнести ни слова.

Темная бровь взлетела вверх в явно насмешливом удивлении, в янтарных глазах вспыхнул странный огонь.

– Если бы Марион не была в таком мирном расположении духа, вас бы это коснулось, – сообщил Харрис, имя он выплюнул, как касторку. – Она прославилась тем, что закатила несколько довольно гадких сцен, к немалому смущению всех участников – за исключением, естественно, ее самой. Не думаю, что ее саму хоть что-то способно смутить.