— Не понимаю, какой дурак нажал эту тревожную кнопку, — закончил свой доклад подполковник. — Прокрутили бы они это свое обращение и спокойненько ушли…

— А кто бы их выпустил? — проворчал Федор Филиппович.

От дальнейшей полемики он воздержался. Если здесь и был дурак, то он стоял сейчас перед генералом в каске и бронежилете и городил чушь, не умея понять элементарных вещей, находившихся, помимо всего прочего, в его компетенции. Боевики должны были оставаться в студии на протяжении всего времени трансляции, иначе персонал просто прервал бы ее, как только за ними закрылась бы дверь. Обращение звучало примерно четверть часа — вполне достаточно, чтобы силовики успели отреагировать и взять студию в кольцо и без срабатывания тревожной сигнализации. Террористы точно знали, на что идут, и заранее приготовились держать оборону. Фактически, это были смертники, а это означало, что Черного Волка Бакаева среди них нет. Судя по тексту обращения, смерть от спецназовской пули не входила в его планы на ближайшее время, поэтому он, конечно же, ограничился передачей своим бойцам записи на каком-нибудь компактном носителе, благо в наше время с этим проблем нет.

Вероятнее всего, копия этой записи уже была выложена в интернете. Но в смысле произведенного на публику впечатления выступление по телевидению и то, что происходило в данный момент на этой московской окраине, несомненно, во много раз превосходило любую, даже самую разнузданную пропагандистскую кампанию в мировой сети. Сначала тысячи телевизоров, по сорока четырем каналам принимающих одну и ту же жутковатую программу, а потом пальба, взрывы, эвакуация, трупы милиционеров и спецназовцев на асфальте, и все это наверняка снято десятками видеокамер и мобильных телефонов и еще до наступления утра станет доступно для всеобщего просмотра все в том же интернете…

Это, помимо всего прочего, вызовет у публики интерес: а что же это было за обращение, из-за которого разгорелся сыр-бор? И публика опять полезет в интернет и внимательно просмотрит соответствующий ролик, и менее чем через сутки каждый человек на планете, которого это хоть сколько-нибудь интересует, будет точно знать, с какими словами воскресший Черный Волк обратился к правоверным мусульманам и чем пригрозил москвичам. Ничего не скажешь, ловко!

А заложники, как это ни печально, в любом случае обречены. Если бы здесь был Глеб, и если бы нашелся способ как-то пропихнуть его в эту чертову студию, он бы, вполне возможно, сумел сохранить жизни этим людям. А возможно, и не сумел бы, а, наоборот, погиб вместе с ними. Федор Филиппович подумал, что вряд ли решился бы рискнуть Слепым ради ликвидации четырех боевиков и спасения такого же количества гражданских лиц, таких же рядовых исполнителей, как и те, кто взял их в заложники. К счастью, Глеб сейчас занимался другими делами на другом конце Москвы, что автоматически избавляло генерала Потапчука от необходимости принять одно из двух одинаково неприятных решений.

Если у кого-то из присутствующих здесь коллег-генералов есть под рукой специалист такого же или даже более высокого класса — в добрый час. Федор Филиппович будет этому только рад и станет держать за смельчака кулаки до тех пор, пока все так или иначе не кончится. Но это — вряд ли, вряд ли… Силовики потому и называются силовиками, что привыкли полагаться на грубую силу. Достаточно вспомнить «Норд-Ост», чтобы избавиться от иллюзий. Лес рубят — щепки летят, войны без жертв не бывает, и, если заложники погибнут, виноват в этом будет никак не палящий во всех без разбора спецназ, а исключительно исламские террористы, захватившие студию «Северо-Запад ТВ». Северо-запад — это норд-вест, и как тут, в самом деле, не вспомнить о печально знаменитом мюзикле?

На груди у подполковника захрипела прикрепленная к лямке бронежилета рация.

— Всем постам, — произнес искаженный помехами голос, — приготовиться к штурму. Повторяю, приготовиться к штурму!

— Девятый понял: приготовиться к штурму, — продублировал полученный приказ подполковник.

Судя по тому, что он не двинулся с места, принимать непосредственное участие в готовящемся мероприятии этот доблестный страж порядка не собирался. Федор Филиппович про себя порадовался этому обстоятельству: одной бестолочью с автоматом меньше, и то хлеб.

— Решили штурмовать, — сообщил подполковник. — Правильно, не век же здесь торчать… Вы бы поискали какое-никакое укрытие, товарищ генерал, а то сейчас тут такое начнется, что хоть святых выноси. У них, гадов, как минимум три «калаша», и терять им нечего. Не дай бог, заденет шальная пуля…

Бронетранспортер вдруг оглушительно взревел, обрезав конец фразы, улицу заволокло сизым, отчаянно воняющим соляркой дымом. Разговаривать стало невозможно, да и не о чем. Подполковник махнул Федору Филипповичу рукой, потом, спохватившись, торопливо козырнул и, придерживая на боку автомат, убежал туда, где вспышки мигалок сливались в сплошное дрожащее зарево.

Генерал вернулся к своей машине, уселся на сиденье боком, оставив ноги снаружи, и сунул за щеку леденец. Делать ему здесь было нечего, умнее всего было просто развернуться и уехать, но он решил остаться. Информацию об этом происшествии так или иначе придется внимательно изучить, а один раз увидеть все своими глазами, как известно, лучше, чем сто раз услышать, хотя бы и из первых уст. Первые уста не служат гарантией точности и правдивости излагаемой информации; их владелец может случайно или намеренно исказить факты, а то и просто что-нибудь забыть. Идущий на штурм спецназовец видит ситуацию совсем не так, как стоящий в оцеплении мент, механик-водитель бронетранспортера или руководитель операции. Рапорты и показания всех участников событий придется прочесть, и не единожды, чтобы обозреть картину со всех возможных ракурсов и получить о ней наиболее полное представление. Так что этот дополнительный ракурс — с переднего сиденья стоящей в сторонке от театра основных событий машины, с леденцом за щекой и камнем на сердце — тоже не будет лишним…

Бронетранспортер лихо развернулся, забравшись на тротуар, варварски взрыл колесами газон, пробороздил углом приплюснутой стальной морды стену дома и покатился вперед. Следом, укрываясь за броней, бежали спецназовцы. В выбитые взрывом окна студии полетели газовые гранаты, и вскоре оттуда повалили густые клубы едкого дыма. В дыму послышались крики и кашель; громче всех, перекрывая даже рев бронетранспортера, кричала женщина. Потом хлопнул пистолетный выстрел, и женщина замолчала. Из дыма ударили очереди, пули с лязгом запрыгали по броне, высекая из нее длинные красноватые искры.

— Хорошо подготовились, сволочи, — с ненавистью процедил водитель, о присутствии которого Федор Филиппович, грешным делом, начисто забыл. — Даже противогазы не поленились прихватить. Заложников жалко, вся эта дымовуха им достанется…

Огонь со стороны штурмующих стих, когда бронетранспортер остановился, упершись в стену. Оказавшиеся в мертвой зоне спецназовцы, пригибаясь, побежали в разные стороны, волоча за собой стальные тросы. Крюки с лязгом зацепились за прутья оконных решеток, и бронетранспортер сразу дал задний ход. Провисшие тросы натянулись, как струны; механик-водитель плавно газанул, заставив двигатель натужно взреветь, раздался протяжный скрежет, и все три искореженные решетки почти одновременно с грохотом и лязгом упали на асфальт. В ту же секунду в темноте открытого настежь, обесточенного и безлюдного подъезда сверкнула короткая рыжая вспышка. Раздался грохот взрыва, и из дверей на улицу лениво поползли клубы желтовато-серого дыма. В квартире начали бешено палить из автоматов; кто-то бросил в окно гранату, дом содрогнулся от нового взрыва, и в темноте задымленной квартиры послышался чей-то истошный вопль. Подсаживая друг друга, оставшиеся снаружи спецназовцы начали ловко забираться в окна. Стрельба в студии усилилась, в дыму мигали и бились вспышки дульного пламени, и вдруг наступила тишина.