И, наконец, был еще один специалист, но совсем иного сорта.

Этот ученый был маленьким человечком с куполообразной головой. Он мог говорить с Гаррисоном только через переводчика, интересовался (странно) только его висками и запястьями. Наконец, он извлек из огромного саквояжа какие-то инструменты и надел на голову Гаррисона наушники.

Покопавшись еще раз в саквояже, он извлек на свет эластичные повязки. Закрепленные ими на запястьях электроды подключили к маленькой батарее и кнопке, которые Гаррисон держал в руке.

— Это всего лишь демонстрация, Ричард, — объяснил Шредер. — Последняя такая примерка будет через месяц и повлечет за собой маленькую безболезненную операцию. После этого не будет ни проводов, ни видимых батареек, браслеты на запястьях будут из чистого, настоящего золота. Очки будут немного тяжелее, чем те, которые ты привык носить, с серебряными отражающими линзами. Конечно, они не смогут заменить тебе глаза, но...

Специалист говорил, Шредер переводил.

— Ричард, встань, пожалуйста, — одно нажатие кнопки приведет браслеты на руках в действие. Они засвистят: левое слегка выше, чем правое, — попробуй.

Гаррисон повиновался. Раздались два разных свиста, тихие, но тем не менее, настойчивые.

— Сейчас я поставлю мое кресло перед тобой, — сказал ему Шредер. — Не двигайся. Пусть твои запястья висят свободно, большие пальцы смотрят вперед.

Захваченный внезапным возбуждением, Гаррисон с надеждой ждал, тональность свистов изменилась и почти сразу вернулась к нормальной. Гаррисон был разочарован.

— Ничего, — сказал он. — А предполагалось, что я “увижу” вас или что-то в этом роде?

— Нет, нет, конечно нет. Предполагается, ты просто должен знать, что что-то находится перед тобой.

— Бесполезно! — оборвал его Гаррисон. Это утро истрепало его нервы: капрал слишком многого ждал от него.

— Терпение, Ричард. Теперь включи очки. Для этого надо нажать кнопку еще раз.

На этот раз послышалось потрескивание, похожее на щелканье счетчика Гейгера. Немецкий специалист встал прямо перед Гаррисоном, и щелканье заметно ускорилось. Он отошел назад, и щелканье затихло. Шредер объяснял его действия.

— Я мог бы получить больше информации — расстояние, место расположения, мужчина — женщина, дружественный — недружественный, если бы он просто поговорил со мной, — предположил Гаррисон.

— Но тогда ты бы зависел от него. Шумы прибора сильно разражали Гаррисона. Ему представлялись тусклые лампочки, вспыхивавшие во внутренностях какой-то непостижимо сложной машины.

— Все это только портит дело! — огрызнулся он. Он сорвал повязки с запястий и бросил их на пол, стащил наушники с головы и отшвырнул их от себя. — Какого черта может принести мне вся эта щелкающая и свистящая дребедень?

— Ричард, — голос Шредера пытался успокоить его, — ты...

— Дерьмо! — орал Гаррисон. — Меня тошнит от этой чертовой игры. Я думал, что вы другой, Томас, и что я для вас больше, чем диковинный уродец. Но, господи, — это? Верните мне мою палку и ту жизнь, к которой я уже привык! — он развернулся, врезался в пластмассовый садовый стол, далеко отшвырнул его, поднялся и побежал к центральному зданию. Побежал безошибочно к центральному зданию и на полпути влетел прямо в объятия Вилли Кениха.

Он знал запах лосьона после бритья, которым пользовался этот немец, знал силу рук, что держали его.

— С дороги, Вилли, — прорычал он. — Я сыт этим дерьмом по горло!

— Успокойтесь! — проворчал Кених. — Послушайте...

Позади Гаррисона Шредер делал разнос специалисту. Разнос, какого свет не видел. И все это — на особенно ядовитом немецком языке. Затем послышался звук вытряхиваемых инструментов — всего, что было в саквояже, — и, наконец, хриплые, но такие же гортанные протесты самого специалиста.

— Это стоит тысячу марок, — жаловался он. — Стоит ты...

— Вон! — в конце концов заревел Шредер с такой силой, которую Гаррисон не мог и предположить в его голосе. Специалист собрал свои вещи и удалился.

Несколько мгновений спустя Шредер приблизился к Гаррисону и Кениху. В его голосе слышалась боль, дышал он неровно. Дрожащей рукой он взял Гаррисона за локоть.

— Это была ошибка, Ричард. Моя ошибка. Я хотел слишком много и слишком быстро. А этот идиот, он как пришелец, как инопланетянин, механический, неласковый, его ум понимает только одно — деньги, да и день сегодня был слишком перегружен. Даже зрячий человек нашел бы его.., слишком... — он закашлялся, и Кених немедленно подошел к нему. — Слишком перегруженным.

Гаррисон чувствовал себя по-идиотски. Маленький, избалованный ребенок.

— Вилли, кресло... — крикнул Гаррисон, поддерживая Шредера. — И Кених бросился за ним.

— Я всегда пытаюсь сделать слишком много, — произнес Шредер. — И всегда слишком быстро. Это ошибка — можно сгореть. Все, что у меня есть, чего это стоит? А ты — я чувствую — незаурядный человек! — Он схватил Гаррисона за руку, и капрал почувствовал силу, прилившую к пальцам Шредера, как если бы он выкачивал ее из тела слепого.

— Чего вы от меня хотите, Томас? — спросил он.

— Я только хочу отдать, заплатить мой долг.

— Нет, вы хотите еще чего-то, я знаю это.

— Ладно. Ты прав. Но завтра будет достаточно времени для объяснений. А сейчас, все, чего я хочу, — это терпения с твоей стороны. Потом ты поймешь, а затем тебе придется потерпеть еще немного.

— Очень хорошо, я буду терпеливым, — вздохнул Гаррисон.

— Шесть месяцев, может быть, чуть дольше.

— Что, — нахмурился Гаррисон, — что произойдет через шесть месяцев?

— Уйдет один старик, — сказал Шредер. — Отживший свое старик с разодранными кишками.

— Вы? Вы будете жить вечно, — Гаррисон попытался рассмеяться.

— Да? Вилли говорит то же самое. Но скажи траве, что она не должна гнуться под ветром или высыхать при засухе, скажешь?

— Что это? — воскликнул Гаррисон. — Вы не хотите моей жалости, но вы не трава, которую так легко пригнуть.

— Но я чувствую, ветер уже дует, Ричард.

— Вы будете жить вечно! — закричал Гаррисон, снова сердясь.

Шредер сжал его руку еще сильнее, почти впиваясь в нее ногтями.

— Это, возможно, — сказал он, — да, может быть, я и буду, с твоей помощью, Ричард Гаррисон, с твоей помощью.

То, что осталось на вечер и остаток ночи, было странно пустым. Кених помог Гаррисону переодеться в серую рубашку и новый светло-синий костюм на ярко-красной подкладке с открытым воротом. Из нагрудного кармана торчал носовой платок. На ногах у него были синие замшевые туфли, которые, несомненно, уже вышли из моды. Гаррисон чувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние несколько лет, и в то же время ощущал какую-то пустоту.