Он сказал мне: «Я понял, насколько мне тяжело, когда начал воспринимать всех коллег по тому, с какими животными они у меня ассоциируются. Я думал: о, вот идет председатель комитета, господин Свинья. Секретарь был вылитый хорек. А мой ближайший коллега Кларк — самый настоящий бультерьер. Я испугался, что однажды ошибусь и скажу: „Послушай, дорогая Свинья, ты не взглянешь вот на эти документы?“ Юриспруденция, сынок, полна сюрпризов».

Его поражала та изощренность, с какой люди могли испортить себе жизнь. (А разве сам он не доказал позже, что тоже большой умелец в этом деле? Моя мама также недалеко ушла: она сумела убедить себя, что способность нарываться на неприятности сродни какому-нибудь генетическому сбою, в котором человек и не повинен вовсе.)

Так или иначе, но папу понесло. Он отправился в Мэдисон, где предлагались эксперименты по изучению сна. Мы смотрели потом видеозапись, где он был утыкан какими-то проводами, хотя справедливости ради надо отметить, что она была интереснее, чем слайды, которые он привез после отпуска: там были запечатлены следы деятельности человека каменного века, как мне показалось, еще более одержимого проблемой половой жизни, чем мой отец. Папа даже пошел на то, чтобы взять напрокат телевизор, а это было все равно, как если бы в нашем доме появился живой баран. (У нас никогда не было телевизора, и мы обычно смотрели его в доме друзей. Я, как правило, отправлялся к Люку. Другие дети, помню, искренне удивлялись тому, что мы живем без телевизора в доме, но самое странное было впереди.) Итак, мы сидели и смотрели, как Лео спит под действием снотворного в маленькой белой комнате, похожей на номер в отеле. Каждую секунду у него дергалась то рука, то нога. Я не удивлялся бы тому, что он, по его словам, не мог сомкнуть глаз. Может, он и правда не спал много лет, но нам казалось, что мы постоянно видим его сонным. Помню, что когда мы были маленькими детьми, то могли несколько часов ждать, пока папа проснется и решит поиграть с нами в бадминтон или в шахматы.

Я не знаю, в чем был смысл семейного просмотра той записи: убедить нас в том, что он погибает от стресса, поэтому нуждается в субботних перерывах, а может, он действительно ездил на какие-нибудь идиотские экспериментальные семинары? Тогда я был просто ребенком, которому еще была неведома традиция американских мужчин бросать жену в пятьдесят лет ради дамы, годящейся им в дочери. В конце концов, довольно сложно ежесекундно дергаться во сне.

Мама давала ему советы, как лучше справиться со стрессом, предлагая совершать прогулки перед сном и заниматься подводным плаванием. Но он, конечно, не собирался внимать ее заботливым наставлениям. До ночи папа просиживал перед своим компьютером. Случалось, я проходил мимо их комнаты, замечая, как работает ноутбук, отсвечивая холодным голубым огоньком, как обычно в спальнях других родителей работает телевизор, которого у нас не было. Я об этом уже рассказывал, да? Мы видели, каково было ей. Лео тоже должен был это заметить.

Но он не стал утруждать себя размышлениями на эту тему. Моя маленькая сестричка Аврора Бореалис, красавица с черными волосами и голубыми глазами, с веснушками на симпатичном лице, как у моей бывшей знакомой «Молочной Королевы», становилась предметом издевок других детей из-за своего имени. В чем она была виновата? Ни в чем. Как ни в чем не была виновата моя мама, у которой диагностировали страшную болезнь. Как ни в чем не были виноваты и мы, получившие Лео.

Я думал, что забочусь о своих сестрах, удерживая одну из них от улицы, а вторую — от мамы, которой и без того трудно. Моя мама думала, будто она спасает нас, говоря, что у нее все великолепно. Кейси, лучшая мамина подруга, думала, что она спасает маму, когда шепчет угрозы придушить Лео. Дедуля и бабуля Штейнеры думали, что они спасают мою маму, когда готовили вермишелевый суп, приводили в порядок лужайку перед домом или когда надумали продать свой дом во Флориде. Мой отец думал, что он спасает ситуацию, когда притворялся, будто работа доводит его до нервного истощения, хотя попросту хотел сбежать. Его не устраивала семейная жизнь, которая предполагала заботу о детях, то есть о нас. Все старались изо всех сил, пытаясь вести себя, словно ничего не происходит, а это означало, что Кара и я фактически были предоставлены сами себе. И мы были не против. Именно поэтому у нас появилась возможность однажды залезть в компьютер к отцу и узнать все, что могло остаться для нас за семью печатями, если бы никто не притворялся, будто ничего не происходит.

В конце концов, вышло так, что никто не спасся и мы оказались незащищенными, как в открытом поле во время грозы.

Излишек багажа

От Джей А. Джиллис

«Шебойган Ньюс-Кларион»

«Дорогая Джей,

Я католик. Пятнадцать лет назад я был служкой у алтаря. И мы с другом однажды до мессы совершили надругательство над телом Христовым, пописав на облатку, а потом просушив ее на радиаторе. Для нас это была просто шутка. Я всегда воспринимал тот поступок как глупую мальчишескую выходку, но потом начал анализировать свою взрослую жизнь и пришел к выводу, что и мои неудачи в отношениях с женщинами и на работе, и провалы в учебе случались уж слишком часто. Я много раз исповедовался и получал отпущение грехов. Как вы думаете: Бог наложил на меня проклятие?

Обеспокоенный из Вортона».

«Дорогой Обеспокоенный,

Я не думаю, что вас прокляли какие-то высшие силы. Возможно, на вас давит груз вины, который вы пронесли через всю свою жизнь. Я считаю, что, если вы поговорите с психотерапевтом, он сможет помочь вам понять, почему вы так болезненно воспринимаете свои неудачи, которые, по моему мнению, не имеют никакого отношения к тому мальчишескому проступку. Если вам отпустили грех, то это означает, что ваше сознание очистили от пятна, которое омрачало ваше отношение к жизни. Очень часто люди страдают многие годы не из-за какого-то важного события, а из-за сущего пустяка, обнаружить который можно с помощью психолога-профессионала. Я желаю вам удачи.

Джей».

* * *

— У вас девочка! — воскликнула акушерка.

Хотя мы знали об этом заранее (к сорокадвухлетним мамам проявляют особое внимание, заставляя проходить УЗИ), мы не могли поверить тому, что нам было явлено это крохотное чудо. Я не видела ничего более совершенного. Я забыла обо всем. Я ведь сотворила эту маленькую жизнь для того, чтобы удержать своего мужа в семье, и эта мысль наполнила меня угрызениями совести. Я поцеловала ее в макушку и прошептала: «Я очень хотела тебя. Для себя. Ты мое сокровище».

Лео и я взялись за руки, стоя у кроватки нашей малютки в родовой палате. Вошли Гейб и Каролина, ужасно смущенные от осознания того, что их родители, оказывается, делают «это». Они держали свою сестру несколько неуклюже, как часто бывает с людьми, в первый раз имеющими дело с младенцами: и Гейб, и Каролина, от природы грациозные и раскованные, вдруг превратились в двух напряженных существ с оттопыренными, как у кузнечиков, локтями. Их переполнял благоговейный страх.