– Как раз нужное состояние, как всегда, – удовлетворенно сказала толстуха.

Я бесшумно ушел оттуда.

У Асти вызывали похоть толстые женщины – если повариху сдуть в воображении – с немалым трудом, – она отнюдь не была уродливой, – эта и любая другая толстуха.

А идея использовать его пунктуальную, скороспелую эякуляцию, происходящую ровно на шестидесятой секунде, – видимо, результат его маниакальной импульсивности, – как безошибочный хронометр для того, чтобы получать смачные, жидкие яичные желтки, самую душу его вкуснейших картофельных запеканок, показалась мне шуткой, достойной безумцев.

Но вернемся к тому вечеру с пьяницей; впрочем, точнее было бы назвать его вечером пьяниц… И толстух…

Асти сделал вид, что не расслышал слова «козел», положил на ладонь кусок грудки и протянул ее Мило, который дочиста сожрал кушанье. Я поглядел на доску с описанием закуски и позавидовал своему питомцу: грудки лесного голубя с яблочным соусом.

– Я пойду пройдусь. Управляйтесь тут без меня, как можете, – сказал он властно своим служащим. – Не хотите ли прогуляться? – спросил он меня. – У меня пропала охота возвращаться на кухню.

Прежде чем мы ушли, я вручил ему подарок, альбом, который для меня является самым главным шедевром серии.

– А! «Тинтин»… Который вам так нравится… Я с удовольствием прочту, большое спасибо, – поблагодарил он, неумело изображая воодушевление, и протянул книгу жвачному, чтобы тот ее убрал.

Мы вышли из Каско-Вьехо – пьянчуга исчез и на том месте, куда он приземлился, на карикатурном плакате, остался комок засохшей крови, – и пересекли устье реки. Я предложил ему вести Мило за поводок, и это ему, кажется, понравилось.

Мы пошли в «Твинз». Близнецы Ригоития удивились, увидав нас вместе, но не сделали никакого замечания по этому поводу. Мы уселись в конце барной стойки – это было излюбленное место Антончу, несмотря на то, что там все пропахло тяжелым духом уборной.

– Должен признаться, что от перепалки с этим пьяным у меня кровь закипела; признаю, что это не было неприятно. И у меня разыгралась жажда, настоящая жажда. Если вас воодушевляет эта идея, мы отметим это вместе… Я сделаю исключение в своем обычном режиме распития вина.

Я мысленно сосчитал деньги, остававшиеся в моем бумажнике, – что-то около тридцати тысяч, – а для меня это значило опуститься еще больше, чем Генри Фонда в «Гроздьях гнева». По логике, была моя очередь угощать, а я уже знал его способности по поднятию бокала. Я ужаснулся.

– Если я стану… ну, вы знаете… несколько вспыльчивым… то оставьте меня тут или где бы то ни было безо всяких церемоний. Договорились?

Я кивнул в знак согласия. И ужаснулся еще больше.

Пока нас не выкинули – в буквальном смысле – из бара, Астигаррага пил так, словно у него из руки вот-вот заберут стакан, и это была дичайшая смесь, самая что ни на есть бочка с грязной водой: «куба либре» из «Капитана Моргана», джин-тоник из «Тэнкери», «Маргарита» из «Эррадуры», «Кровавая Мэри» из «Абсолюта» и «Александр» из «Хенесси» на закуску.

Я придерживался одной темы, но тоже упорно, и проглотил четыре «мартини-драй».

Между коктейлями я подверг его тонкому допросу, замаскированному под непринужденную беседу, прерывавшемуся несколькими попытками полезть на рожон.

Он вел себя совершенно в духе Хаддока: назвал одного клиента невежей и вегетарианцем, сунул палец в «буравчик» другого и похотливо изучал рубенсовские ягодицы некой толстушки – в которой было определенное изящество, – к счастью, она была в сопровождении какого-то выродка.

Так я узнал, что он сформировался как повар в Бордо, где жил какое-то время, вместе с учеником великого Поля Бокюза, и что его не привлекала идея открыть ресторан: он довольствовался приготовлением закусок для бара.

Я осторожно возразил ему: жаль, что его высочайший профессиональный уровень практически пропадает в безвестности, сокрытый в маленьком баре в Каско-Вьехо, и продается по почти даровым ценам, которые поневоле, вероятно, оставляют ему весьма скудную прибыль.

– Я более чем уверен, что если немного заняться продвижением вашего заведения и перевести его в какое-нибудь местечко ближе к центру, то это будет верное предприятие, – добавил я, – ваш бар превратится в одну из лучших кулинарных жемчужен Бильбао; не говоря уже о том, что цены поднимутся, словно пена… Это будет маленькая золотая жила…

– Возможно… Но, по правде говоря, меня не слишком интересуют деньги… у меня есть другой источник дохода… А закуски – это почти хобби.

Но несмотря на безразличие, какое он выказывал к моим речам, я продолжал свои попытки вскружить ему голову своим планом развития. Полагаю, подсознательно я уже видел, как, если осуществятся столь удачные замыслы, упадет ломоть и на мое пустое блюдо.

– Подумайте, например, об успехе, какой будет иметь это заведение у туристов… Те, что приезжают сюда, чтобы посетить музей Гуггенхайма, – они ведь по большей части не нищие. Это люди обладают определенной культурной и экономической платежеспособностью, они умеют оценить хорошее качество… Если уж они сохнут по дюжинным закускам в посредственных барах, то представьте себе, как они будут сохнуть по вашим…

– С тех пор как эта банда фанатиков, ЭТА, снова начала убивать, туризм сильно уменьшился.

Неотразимый довод, который, однако, позволил мне рассеять еще одно сомнение в его отношении: стало быть, он – не подвижник этой секты.

– Вам нельзя отказать в правоте. И все же некоторые по-прежнему приезжают, по крайней мере в количестве, достаточном для того, чтобы через край переполнить столь притягательный бар… А с другой стороны, если смотреть на веши с более местной точки зрения, я уверен, что будет легко привлечь людей из правящей верхушки: представителей власти, политиков, а кроме того, кучку прихлебателей, благодаря которым заведения входят в моду и попадают в путеводители. Можно было бы даже выбить какую-нибудь государственную субсидию под предлогом какого-нибудь исследования по кулинарии или другой чепухи в том же духе.

Аргумент насчет политиков, хотя он был больше всего притянут за уши, кажется, заинтересовал его. У него заблестели глаза, и он подал свою реплику:

– Вы думаете, что такого рода люди придут?

– Я бы руку на отсечение дал, – солгал я.

И прежде чем «Кровавая Мэри» превратила его речь в невнятное бормотание, он добавил нечто, в результате чего во мне зажглась электрическая лампочка, которая под конец вечера превратилась в яркий маяк, в видение, что будет освещать путь ему и мне весь остаток года.

– Мне кажется, я старею, почти все, что я должен был сделать, я уже сделал; мне остается еще только одно дело…

Его «дело», видимо, было важным, потому что он произнес эту фразу с подчеркнутым убеждением.

– Я обленился и стал с некоторым недоверием относиться к переменам… Тем не менее я открыт для хороших идей… Признаюсь, хоть вам и покажется, что это противоречит сказанному прежде: в последнее время я немного скучаю; мне тяжело быть окруженным ослами, которым все равно, что фуа-гра, что маниока… Если кто-нибудь предложит мне что-то действительно привлекательное, я готов даже к тому, чтобы ввязаться в какую-нибудь авантюру… Но, разумеется, только в том случае, если я буду себе все это ясно представлять.