Представительство прежней клиентуры и поваров из Каско-Вьехо, соседей Асти, было тщательно отфильтровано мной и сведено к минимуму: воплощение Сумала-карреги – а не урод-столик для свечей, – и дюжина наименее оборванных. Если б я увидел там, бок о бок со сливками общества, Сватью и ее troupe,[66]в качестве радикального контраста, у меня случилась бы грудная жаба.

Подобную жеребьевку я провел также среди друзей по «Веретенообразному оладью с медом» болвана Хосеми, моего брата, который, в отличие от меня, так и не сумел поднять головы и жил в нищете, за мамин счет.

Таня Трикиносис и Феде Каркава, передовые поэты группы, сочинили в нашу честь произведение «Закуска и хохот», оду для двух голосов и кимвала, попытку исполнения каковой я строго пресек.

Пришел даже дон Леонардо, мой отец, в сопровождении еще одной сногсшибательной сеньоры. Конечно же, он не вернулся домой, но он наконец испытал гордость за труды своего первородного сына и стал меньше меня избегать.

Моя безумная мать также пришла, но с ней случился приступ тревоги: ей на голову надели мешок для мусора, чтобы избежать гипервентиляции, и в нем она казалась приговоренным перед повешением, – завершившийся зрелищным обмороком в тот момент, когда она увидела старика под руку с изысканной гетерой. К счастью, Эпи-фанио и Блас, вкрадчивые психопаты из «Ла-Бильбаины», которых я по почте попросил быть портье на инаугурации, ловко эвакуировали ее из помещения на такси.

В общем, более двух сотен приглашенных наполнили до краев это высокоэстетичное заведение в центре города и были очарованы и покорены кулинарными шедеврами Антончу, который в столь решительный день пустил на них целое состояние.

Ни больше ни меньше шестнадцать закусок, все гениальные и необычные. Чтобы наесться до отвала. Думаю, только обжора, вроде Хулито Куррутаки, был способен попробовать их все.

Разумеется, он включил в свою коллекцию – она была слишком многообразной, чтобы перечислять все, – свои любимые тематические элементы: фуа-гра в двух изысканных вариантах, в желе из мускатного «Каста Дива» – я только некоторое время назад выяснил, что выбор этого сладкого вина был зловещим знаком почтения, – и в пюре из турецкого гороха; устрицы под смелым соусом из шпинатного сока и одно из его изобретательных творений вокруг картофельной запеканки.

Он приготовил два морских тартара[67]высочайшей свежести: из северной макрели и из морского судака; удивительную фантазию с травами и полевыми цветами на охлажденном отваре белой крапивы; одну из разновидностей «Кровавой Мэри» с сердцевидками; чангурро[68]на основе «мартини-драй» – напиток из вермута «Нуайи Пра»; находчивое изобретение из потрохов трески – хоть он это так и называет, на самом деле речь идет о плавательном пузыре рыбы; потрясающий холодец из телячьих ножек с трюфелями; три десерта: необычное мороженое из острой редьки, ни с чем не сравнимый пудинг из голландского трубочного табака и вкуснейшая слойка с корицей, рисом и молоком для самого консервативного нёба.

Все кушанья сопровождались напитками соответствующего уровня: французским шампанским «Рюинар» и «Дётз», чаколи[69]«Гетария Чомин Эчанис», мадьярской жемчужиной – токаем азу 6 путтонов «Оремус» под фуа-гра, «Альбариньо Вейгарадес», «Винья Педроса» и красными винами «Диминио де Конте», а также великим приорато «Дольс дель Обак» для десертов. Их подавали в изысканных бокалах «Ридель», стоивших столько, что каждый раз, как слышался звон разбитого стекла, у меня начинало колоть под ложечкой.

Мой скромный творческий вклад был представлен шербетом из джин-тоника, который в стратегические моменты помогал очистить нёбо между различными яствами.

Позже я узнал, что моя мать проглотила по крайней мере дюжину рюмок этого шербета, и они, видимо, столкнулись в ее желудке с барбитуратными парами, чем и объясняется ее сильный приступ.

Легко заключить, что банкет стоил целое состояние и еще половину другого, но игра стоила свеч. С того самого дня «Карта полушарий Бильбао» постоянно была полна посетителями и пользовалась неслыханной славой, при этом ее отнюдь не доступные цены вовсе не являлись препятствием для рвения клиентов.

Но между тем памятным вечером инаугурации бара моей мечты и вечером потрясающей задницы Лона Чейни мне пришлось пройти путь, отмеченный некоторыми трудностями, пожать плоды решающего и неожиданного случая и мимоходом заметить пару знаковых моментов, которым, к несчастью, я не оказал должного внимания.

Такси наконец выезжает на широкое и длинное четырехполосное шоссе, на улицу Аутономия, в конце ее находится перекресток с проспектом, на котором стоит больница Басурто.

Движение продолжает оставаться плотным, слишком плотным, и мы продвигаемся вперед медленно, но уже нельзя сказать, что это затор в собственном смысле.

На светофоре красный, и машина поравнялась с баром, он совсем рядом. Я вижу возле входа автомат для продажи табачных изделий. Я мог бы на минутку выйти и купить чего-нибудь, пусть даже пачку «Мальборо» или «Винстон». Я умираю от желания выкурить сигарету.

Поразмыслив получше, я предпочитаю не выходить. У меня нет охоты ссориться с этим бездельником таксистом. Он наверняка подумает, что я собираюсь сбежать, не заплатив, и, хоть я даже раздобуду табак, он откажется разрешить мне закурить в его груде металлолома.

У меня и впрямь прошло желание курить. Мне следовало бы бросить за один раз. Я пообещал, что в сорок лет перестану дымить, и уже почти на два года задержался. Сегодняшний, может быть, хороший день для того, чтобы бросить курить; странный день, когда я жалею, что некоторые вещи, не имеющие отношения к произошедшим событиям, изменились навсегда.

Мне, так сказать, приятно думать, что мое положение в этом такси напоминает grosso modo[70]сюрреалистическую ситуацию в фильме Бунюэля «Ангел-истребитель»: они не могут или не смеют выйти из квартиры, в которой находятся, и не знают почему.

Хотя, конечно, мой случай не таков.

По правде говоря, я думаю, что в конце концов выйду из такси и спокойно проделаю остаток пути пешком.

Однако на светофоре загорается зеленый.

Жаль.

Вернемся к февральским событиям.

После излишеств «Адской кухни» я превратился в завсегдатая бара Антончу.

Мы с ним никогда не обсуждали подробностей той развратной ночи; похмелье, сопровождавшееся галлюцинациями, длилось у меня три дня. Я готов был просить помощи у святого Бернардо, покровителя страдающих похмельем: он стал мучеником после того, как ему вбили бронзовый гвоздь в лоб.