На лице Татьяны читалось удовлетворение, как будто бы она давно ожидала чего-то такого. Да что там ожидала — надеялась!

— Я всегда говорила, что Гальперин — псих ненормальный, — добавила Лагутина, прежде чем Алина успела ответить. — Только ты с ним поладила, да и то потому, что у тебя напрочь отсутствует чувство собственного достоинства.

— Мне платят не за чувство собственного достоинства, а за уход, — процедила Алина и сама себе поразилась: как правило, именно Татьяна в разговорах с ней показывала зубы. Чтобы сгладить неловкость, она добавила: — В конце концов, Гальперин — всего лишь больной человек. Его раздражает, что он вынужден беспомощно валяться на больничной койке, вместо того, чтобы выступать в зале суда. Думаешь, легко такому человеку зависеть от чужой помощи?

— Жаль, что в нашей стране запрещена эвтаназия, — мечтательно проговорила Лагутина, откусывая кусок от очередной конфеты. — Все было бы гораздо проще!

— Кто тут говорит об эвтаназии? — спросил Леха Жданов, стремительно врываясь в сестринскую. — Я что-то пропустил, и у нас появилось право убивать неудобных пациентов — ну тех, с кем лень возиться?

Алину всегда интересовало, что Леха тут делает. Все-таки медсестра — исконно женская профессия, и мужчины редко стремятся к подобной «карьере».

— Посмотрите, яйца курицу учат! — протянула Татьяна.

— Не знал, что ты курица! — усмехнулся Леха, и Лагутина едва не поперхнулась трюфелем от такой наглости. — Так что там насчет эвтаназии?

Вопрос был обращен к Алине.

— Мы просто…

— Да ладно! — зло процедила Татьяна. — Я говорила, что к Гальперину следовало бы применить эвтаназию, если бы она была разрешена законом. Ему осталась максимум пара месяцев, но за это время он успеет попортить нервы куче народу!

— А ты не забыла, подруга, что эвтаназия невозможна без согласия пациента? — нахмурился Леха.

— А вот и неправда! — парировала Татьяна. — Если пациент не в состоянии принять решение по причине нахождения в беспомощном состоянии…

— То решение принимают его родственники, — закончил Жданов. — Но, если я правильно понимаю, Гальперин не в таком положении? — он снова обращался к Алине.

Она молча кивнула.

— Так ты, выходит, об убийстве говоришь? — уточнил он, глядя Татьяне прямо в глаза.

— Да пошел ты! — надулась она и, захлопнув крышку коробки со сладостями, сунула ее в ящик стола. — Идиот!

Подытожив свое мнение о Лехе этим веским словом, Татьяна горделиво выплыла из сестринской.

— Не слушай ее, — дружелюбно посоветовал Жданов, разваливаясь на коротком диване. — Она — дура.

Алина была благодарна парню за вмешательство, но на душе у нее кошки скребли.

* * *

— То есть ты ничего не собираешься делать? — уточнил Тактаров, недовольно хмурясь.

— А чего ты от меня ждешь? — ответил вопросом на вопрос главный. — Старуха померла от остановки сердца. Не на столе Мономаха, заметь! Он мог провести операцию самостоятельно, но обратился к твоему Стасову…

— Через мою голову, между прочим!

— Ты же отгулы взял, припоминаешь? А Стасова хлебом не корми, дай только кого-нибудь порезать. Впрочем, как и всем вам, «потрошителям»!

— Я уверен, Мономах намеренно дождался момента, когда меня не было на месте!

— Не забывай, что Суворова — твоя пациентка, — перебил Муратов. — Ты отказал, и ее отправили в ТОН. Так ведь все было?

— Я действительно делал Суворовой операцию по замене тазобедренного сустава, — неохотно признал Тактаров, — но это было давно. Моей вины в том, что она упала и сломала его, нет!

— А кто тебя обвиняет? — пожал плечами Муратов. — Но и Мономах не виноват. Я тщательно изучил документы. У Суворовой из хронических заболеваний — только стандартные возрастные изменения в сердце и диабет. Мономах все сделал правильно: он не стал проводить операцию до тех пор, пока не заручился поддержкой эндокринолога и кардиолога…

— Кардиолога — это Кайсаровой, что ли?

— У тебя есть сомнения в ее компетентности?

— Не в компетентности, а в непредвзятости.

— Поясни!

— Они любовники.

— Кто?

— Ой, да брось, Тимур! Кайсарова прикроет Князева, даже если выяснится, что она не давала добро на хирургическое вмешательство! А он ни за что не признает, что поторопился с операцией.

— Ты не прав. Как ни прискорбно признавать, он провел работу, пытаясь решить проблему Суворовой.

— Уверен, если копнуть поглубже…

— Да не хочу я «копать»! — раздраженно перебил приятеля главный. — Не нужны мне неприятности! А если делом заинтересуется ОМР[2] — что тогда делать?

— А что делать?

— Ты не подумал, что всплывет твой отказ принять Суворову в свое отделение по «Скорой»? А ну как они койки посчитают, и выяснится, что у тебя не только были свободные на момент поступления пациентки, но и что платные больные поступают на якобы бесплатные места, тормозя очередников? И твое отделение не единственное в больнице, мне тут, знаешь ли, всякие там комиссии ни к чему!

— Ну да, конечно: когда толстосумов привозят ко мне, а их отнимает Князев — это в порядке вещей, а когда я…

— Ты Гальперина имеешь в виду? Так он сам потребовал, чтобы его в ТОН перебросили, причем в письменном виде. Что я мог поделать? Он платит, а хозяин — барин!

— Хорошо, — махнул рукой Тактаров, — а как же вскрытие?

— Какое вскрытие?

— Суворовой, естественно!

— Вскрытия не будет, я уже отдал распоряжение патологу. Полежит денька два в нашем морге, и, если родственники не объявятся, похороним за государственный счет. Мы не обязаны назначать вскрытие пожилой пациентки, умершей от естественных причин!

— Ты чего-то опасаешься? — решил уточнить Тактаров. — Гурнов при вскрытии может что-то обнаружить?

— Да что он обнаружит-то? — развел руками Муратов. — Какую-нибудь патологию сердечного клапана? Так в ее возрасте это дело житейское! Говорю тебе, Князев сделал все как положено: если бы он и дальше откладывал операцию, Суворовой грозило заражение крови. Если мы хотим прижать Мономаха, придется придумать что-то другое, не задевающее моих интересов. Ты меня услышал?

* * *

В кабинете, помимо Мономаха, находились еще два человека. Женщине было, наверное, лет тридцать пять, и она ничем не отличалась от сонма блондинистых красоток, регулярно посещающих клиники пластической хирургии. Ее кожа была ровно настолько же загорелой, губы так же полны, а ногти окрашены в тот ярко-розовый цвет, который, как ошибочно полагают, идет светловолосым дамам. Мужчина по контрасту выглядел невзрачным. Лет пятидесяти, полный, с короткими ручками, сложенными на выпирающем животике, он смотрелся бы совершенно непримечательно, если бы не модная стрижка и ухоженная венецианская бородка. О статусе говорили также хороший костюм и золотая булавка на галстуке.