Хавьер никогда не стал бы использовать слово «кобель», он, к счастью, говорит и пишет chien. Chien то, chien се. Мне приходится поддакивать ему, потому что, когда я говорю решительное «нет», он всегда приводит в ответ цитату из Беккета, к которой я неравнодушна: «Так продолжается до того дня, пока не покинет тебя вся твоя выдержка в этом мире, где ты безоружен, и ты хватаешь тогда первую попавшуюся шавку, берешь ее на руки и несешь ровно столько, сколько надо, чтобы она полюбила тебя, а ты — ее, после чего отбрасываешь прочь»[5].

ВОТ ТАК

Я отказываюсь от поездки в Штаты. В это время года в Нью-Йорке очень холодно. Да и что мне там делать?

Я не помню.

ПЕРЕЕЗД

Каждый день я упаковываю что-нибудь из вещей и складываю в коробки, которые Мишель М. любезно расставил вдоль стен. У меня нет шкафов и полок, забитых барахлом. Я уже давно начала избавляться от имущества. После смерти матери нам пришлось разбирать слишком много вещей. Я ничего не хотела брать себе. Не хотела слышать, как моя сестра рассказывает своему мужу или мне о том, что нашла. У меня нет ни писем, ни разделочных досок, сделанных на уроках труда, ни гипсовых отпечатков детских ручек, ни платьев, ни медальонов, ни вышитых носовых платков, ни фотографий, ни фланелевого постельного белья, ни музыкальных шкатулок, ни граммофонных пластинок, ни ежедневников. После меня их будет некому разбирать. Все, что не нужно, я раздаю, одну вещь за другой. Шкафы Хавьера забиты нераспечатанными пачками салфеток всех расцветок с разными рисунками. Я ругаю его за то, что он ими не пользуется. Он лишь пожимает плечами.

ПРИЗНАКИ КОНЦА

По телевизору мужчина мягким голосом рассказывает, что несколько тихоокеанских островов скоро полностью скроются под водой и люди их покинут. Я пожимаю плечами — так я реагирую на все катастрофы, которые происходят ежедневно.

По всему миру.

Очень далеко.

Чтобы совершенно не сойти с ума от безнадежности, люди устанавливают защитный фильтр между убогостью мира и самими собой. Нарастает оцепенение.

Неужели мир и правда такой?

Да.

Полюсы тают.

Океаны поднимаются.

Леса вырубаются.

Дерево за деревом.

И так далее.

Но почему проказам некоторых людей уделяется больше внимания, чем древним островам, исчезающим под морской гладью?

Ладно, какая разница.

Наверняка уже поздно.

СОЖИТЕЛИ

— Спокойной ночи, — говорю я.

— Спокойной ночи, — говорит Хавьер и закрывает глаза.

Мы лежим каждый на своей стороне двуспальной кровати, каждый под своим одеялом. Помощников по дому мы наняли через одну фирму. Хавьер хотел, чтобы к нам всегда приходил один и тот же человек, я же считала, что безопаснее, если к нам будет ходить несколько. Так можно разделить риски. Уж я-то знаю, как лживы люди. Доверять никому нельзя, особенно когда они рассказывают о себе. Мы достигли компромисса и сошлись на том, что два домработника будут приходить по очереди два раза в неделю. Хавьер хотел, чтобы они являлись каждый день и делали уборку, готовили еду, давали лекарства и помогали с гигиеническими процедурами. По-моему, это слишком часто. Кроме того, мне придется принять решение по поводу собаки, которую Хавьер твердо настроен завести. Чтобы мы могли с ней справиться, она должна быть маленькой, слабой и неприхотливой. А кто станет о ней заботиться после нашей смерти? Дети Хавьера? Им и так придется разбирать и делить много вещей. И они такие занятые.

— Не думаю, что нам стоит это делать, — говорю я.

Я поворачиваюсь к Хавьеру. Он заснул. Он лежит на боку, как большая съежившаяся птица. Белое одеяло поднимается в такт с его дыханием. Он выдыхает. И вдыхает. И снова выдыхает. Снова и снова.

Но вот он лежит совершенно тихо.

Долго.

Одеяло не движется.

Потом опять начинается оно.

Его дыхание.

ПАМЯТЬ

Я дважды совершала ошибку, поехав в отпуск со своей сестрой. Мы совершили круиз по Средиземному морю и путешествовали пешком по Северной Италии. Меня обвинили во всем, что было не так в обеих поездках, несмотря на то что почти все прошло как надо. По крайней мере, по моему мнению.

Интересно, она запомнила те путешествия так же, как я, или же мой мозг создал поддельные воспоминания. Я чувствую, что созрела для самокритики, и несколько раз за последние дни пытаюсь позвонить Элисабет. Она не отвечает.

КОЛИН УМЕР

Я сжимаю кулаки в карманах. Я побывала на многих похоронах, но так к ним и не привыкла. Раньше на таких церемониях я думала о том, какими будут мои собственные похороны, но эти мысли надоели мне, и я переключилась на разглядывание окружающих. О чем они думают? Наверняка о наследстве, о предстоящем отпуске и о том, что не доделали на работе на прошлой неделе. Может быть, их что-нибудь беспокоит, у одного или нескольких их детей возникли проблемы. Они думают о лампочках, которые надо заменить, о газоне, который надо подстричь, о том, что на самом деле они не прочь прожить долго или вовсе не умирать.

Ха!

Ну и конечно, все немножко думают о Колине.

А о чем думал он? Как можно жить, имея такое количество потомков, когда основы жизни на этой планете скоро будут поколеблены? Надо было задать этот вопрос Колину, пока он существовал. Представлял ли он себе, что придет пора, когда всем придется жить, зная, что время людей на земном шаре вышло?

Что те, кого мы любим, бессмысленно исчезнут.

И все, что мы любим, исчезнет: стаи фламинго, запах сирени, города, трава, на которой я стою. Деревья, лето, совместный труд. Равнины, лошади, вино и все соленые слезы.

Представители нескольких поколений собрались вокруг гроба и плачут. Кто-то держится за руки. Возможно, они чувствуют, что началась великая катастрофа, что произошла катализация процессов и они развиваются бесконтрольно и стремительно, но человек не в состоянии сформировать отношение к подобному. Если бы это было не так, все бы тут же отреагировали.

Вероятно, Колин неверно оценивал будущее, так же как и все те, кто со слишком большим оптимизмом смотрит вперед, но ведь люди не очень рациональны, и самый ошибочный вывод большинства заключается в том, что мы вообще останемся существовать в будущем как вид. Это представляется все менее вероятным.