Стоя позади толпы, я смотрела, как даосский священник в полинялом черном одеянии звонил в колокольчики и вычерчивал в воздухе невидимые слова заклинаний кончиком своего меча. Потом бумажные фигуры предали огню, жар пламени заставил толпу раздаться. Повсюду вокруг меня люди завывали и падали на колени, когда пепел взметнулся в небо, оставляя в воздухе запах обуглившейся бумаги и краски. По-видимому, души были умиротворены, однако я ощутила, как гнев с новой силой вспыхнул во мне, когда толпа разошлась. Понимая, что теперь до конца дня не смогу сосредоточиться на работе, я решила отправиться в библиотеку клуба «Селангор». Магнуса я не видела лет одиннадцать-двенадцать, но узнала его в вестибюле – повязка на глазу запомнилась – и окликнула. Магнус стоял в группе мужчин, сдававших сотруднику клуба оружие, и, услышав свое имя, оглянулся, силясь припомнить, кто я такая. Когда я назвала свое имя, лицо его расцвело улыбкой и он настоял на угощении – пригласил выпить по кружечке. Мы сели за столик на веранде, выходившей на игровое поле для крикета, паданг, с видом на судебные здания.

– Парень! – подозвал Магнус официанта (пожилого китайца) и заказал нам выпить. Верхний вентилятор крутился вовсю над нашими головами, но был не способен разогнать влажность. Часы над зданием суда прозвонили, их звон перелетел через паданг. Было три, обычная орава плантаторов и юристов не должна была нагрянуть, по крайней мере в течение ближайших двух часов.

Магнус сообщил, что приехал в К-Л взять деньги в банке «Надежный» для выплаты зарплаты своим рабочим.

– Я слышал, твои родители теперь в К-Л живут, – сказал он. – Никогда бы не подумал, что твой отец когда-нибудь решится уехать с Пенанга. Твоя мама…

Магнус понизил голос и пристально глянул на меня:

– Как она?

– У нее бывают хорошие дни, бывают и плохие, – ответила я. – К сожалению, плохие случаются чаще.

– Знаешь, я пытался навестить ее. Это было сразу после твоего отъезда в Англию. Но твой отец не позволил. Думаю, он никому не дает ее видеть.

– Она слишком сильно расстраивается, когда кто-то, кого она не узнает, заговаривает с ней, – объяснила я. – А сама она с трудом узнает большинство людей.

– Слышал, что случилось с твоей сестрой. Ужасно! – произнес он. – Я всего раз с ней встречался. Помню, она активно увлекалась садоводством.

– Она всегда мечтала создать свой собственный японский сад, – кивнула я.

Магнус изучающе оглядел меня, взгляд его скользнул вниз, на мои руки, прежде чем снова подняться к моему лицу.

– Создай его за нее. – Его палец поправил тесемку повязки на глазу. – Ты могла бы сделать Сад Памяти для нее. Не уверен, что ты помнишь, но мой сосед – японский садовник. Поверишь ли, был садовником самого императора! Может, он согласится выручить тебя. Ты могла бы попросить его создать сад для… Да, попроси Аритомо устроить сад для твоей сестры.

– Он же джап! – презрительно сморщилась я.

– Ну, знаешь, если нужен японский сад… – забурчал Магнус. – Аритомо в войне не участвовал. И если б не он, половину моих рабочих загребли бы и отправили куда-нибудь на рудники или вкалывать до смерти на железной дороге.

– Им придется повесить своего императора, прежде чем я попрошу кого-то из них о помощи.

Он недовольно уставился на меня: казалось, у него вся сила утраченного глаза перешла в здоровый, удвоив его остроту.

– Эта ненависть в тебе… – заговорил он, немного погодя, – тебе нельзя позволять ей вредить твоей жизни.

– Это выше моих сил, Магнус.

Официант вернулся с двумя запотевшими кружками пива. Магнус одним глотком опорожнил половину своей и отер рот тыльной стороной ладони.

– Мой отец разводил овец. Мать моя умерла, когда мне было четыре года. Меня сестра вырастила, Петронелла. Мой старший брат, Питер, учительствовал в Южной Африке. Когда началась война… я о Бурской войне говорю, о второй… я пошел добровольцем. Меньше чем через год попал к англичанам в плен и меня переправили в лагерь для военнопленных на Цейлоне. – Он опять поднес к губам кружку, но потом, даже не пригубив, тяжело опустил ее на стол. – Я дрался себе где-то далеко с англичанами, когда однажды утром на нашей ферме появились солдаты Китченера[54]. Па был дома. Он затеял драку. Его пристрелили, а затем сожгли наш дом.

– А что случилось с вашей сестрой?

– Ее отправили в концентрационный лагерь в Блумфонтейн. Питер пытался ее вытащить оттуда. У него жена была англичанка, но даже ему не разрешили наведаться в лагерь. Петронелла умерла от тифа. Или, может, не от тифа… Позже выжившие говорили, что англичане добавляли заключенным в еду растертое стекло.

Он перевел взгляд на паданг — трава была сухая, воздух корчился от жары.

– Вернуться домой после войны, чтобы узнать все это о своей семье… нет, я не мог больше жить в тех краях, где вырос. Поехал в Кейптаун. Но все равно – и это казалось мне не очень далеко. Однажды весной, кажется, девятьсот пятого, купил билет до Батавии[55]. Судно вынуждено было встать на ремонт в Малаккский док, и нам сказали, что раньше чем через неделю ремонт не закончится. Я шел по городу, когда увидел заброшенную церковь на холме…

– Святого Павла.

– Ja, ja, – заворчал Магнус, – Святого Павла. Там, на церковном погосте, я увидел надгробия, которым было по три, по четыре сотни лет. И что же я нашел среди них? Могилу Яна Ван Рибека![56]

Видя отсутствующее выражение на моем лице, Магнус покачал головой:

– Знаешь, мир был сотворен не только для английской истории. Ван Рибек основал Мыс, Капскую колонию. И стал ее губернатором.

– Почему же он кончил дни свои в Малакке?

– ОИК[57], голландская Ост-Индская компания, послала его туда в качестве наказания за какой-то проступок. – Воспоминание смягчило лицо Магнуса и, казалось, в то же время его состарило. – Как бы то ни было, увидев там его имя, вырезанное на глыбе камня, я почувствовал, что отыскал для себя место, здесь, в Малайе. На судно свое я так и не вернулся, не поплыл в Батавию. Вместо этого я отправился в Куала-Лумпур.