Шеф мгновение помолчал, переваривая сказанное, а затем поддержал игру Одиссея:

— Ну да, говорил. А что, разве это не так?

— Куда там! Чикаго времен «сухого закона» отдыхает! Тут такие дела творятся — не дай Боже! Вчера поздно вечером здешняя полиция на берегу озера Маркази нашла труп зверски убитого пожилого мужчины, со следами пыток на руках и на лице. Фамилия его не то Сигетвари, не то Темешвари, я точно не помню. А вы говорите — сонное захолустье… — Помолчав, подождал, пока шеф переварит это трагическое известие, а затем добавил, постаравшись, чтобы речь его была беззаботной, как ни в чём не бывало: — Так что захолустье захолустьем, а страсти здесь кипят нешуточные. Вплоть до убийства! Да, кстати, вина я вам взял на пробу, по две бутылки каждого наименования, всего двадцать шесть бутылок, если в Бресте не станут слишком уж скрупулезно досматривать мой багаж — я вам их привезу. Есть очень неплохой мускат! Об остальном я напишу в письме.

— Хорошо, Саня, ждём твой доклад — Голос шефа был необычно тихим и сухим, как песок в пустыне. Да-а-а, видно известие о гибели этого неведомого ему Лайоша Темешвари реально ошеломило Москву. Кем же был покойный? Нашим человеком в комитате Хевеш? Или подымай выше? Ладно, скоро мы всё это узнаем…

Дядька этот, Михай Корват, директор здешний — дюже себе на уме, мы его, пожалуй, расспрашивать про разные здешние ужасы не станем. А вот тётка в приёмной… Газета с сообщением об убийстве лежала у неё на столе — то есть о том, что господин Темешвари найден мёртвым, она только что прочитала, и сообщение это её, по ходу, совсем не обрадовало и уж тем более не оставило равнодушной. Значит, она его знала — и не просто знала, а что-то их связывало! Почему? Потому что нормальный человек плачет лишь тогда, когда погибший не только лично ему известен, но и чем-то близок. А погибший господин Темешвари этой пожилой секретарше был явно близок — глаза у неё были красными, воспалёнными, и вид такой, как будто она еле сдерживалась, чтобы не разреветься. По ходу, рабочий вариант. Надо проверить! Начальство, правда, строго-настрого запретило расспрашивать о Лайоше Темешвари у местных аборигенов — но тогда речь шла о ЖИВОМ господине Темешвари; о погибшем же господине Темешвари никто ему ни у кого расспрашивать не запрещал — тем более, что тётка в приёмной, даю сто левов против стотинки, к этому покойнику имеет очень даже непосредственное отношение. Интуиция меня в таких случаях пока ещё ни разу не подводила…

Постояв ещё минут пять на террасе и понаблюдав, как из высоченных танков из серебристой нержавейки по гибким шлангам закачивалось бесценное эзерйо в автоцистерну с германскими номерами — Одиссей решительно вернулся в приёмную, благо, урам Корват после разговора с ним убыл в подвалы — каковые, как он с гордостью объявил Одиссею, протянулась под бывшим монастырём на пятьсот двадцать метров и хранили в своём прохладном полумраке более двухсот огромных бочек из венгерского дуба, по тысяче литров вина в каждой. Ага, так и есть — пожилая секретарша плачет навзрыд, комкая в лапках насквозь мокрый платок. Что ж, как бы это ни выглядело бессердечно — но именно сейчас эта тётка наиболее доступна для разговора по душам…

— Бочанат, урам Темешвари, — Одиссей кивнул на газету: — Ишмери ёт? — Хотя что тут спрашивать, знает ли она покойного, это и так более чем очевидно…

Тётка всхлипнула и молча кивнула головой.

— Бесселед оросул? — Чем чёрт не шутит, а ну как она хоть чуток говорит по-русски? Общение бы сразу упростилось многократно…

Тётка через силу улыбнулась, смахнула слёзы и, хоть и с видимым усилием, но все же ответила на великом и могучем:

— Немножко… кичи. Била Киев прошлий год… Учила ишкола…

Ну, это понятно, что ты его в своей «ишколе» изучала — вопрос, насколько старательно? Это мы сейчас узнаем…

— Урам Темешвари — ё вольт аз элленшег? — Одиссей не был уверен, что правильно строит фразы, но полагал, что тётка, худо-бедно, но всё же его понимает. Тем более — вопрос простой, были ли у покойного враги — тут даже его венгерский годится…

Тётка отрицательно покачала головой.

— Нем тудом… Не знаю… Он старий… Бил полковник… Будапешт… Бил тюрма… Живьот Дёндёштарьян харом эв… три года.

— Азерт йоттем, ходь бессельек веле. Ён Москвабол![21] — Вот чёрт, как же тяжело говорить на здешней мове! Знал бы, что придется по-мадьярски распрягаться — хоть бы потренировался заранее…

Тётка перестала всхлипывать, выпрямилась, поправила причёску.

— Лаци… три дня позади… бил Будапешт. Говорил позвать старий друг. Исчо со служба. Биро Карой. Я била тогда… когда звонил Карой… била тогда его дом. — Секретарша смутилась, опустила глаза, но затем, вздохнув, продолжила: — Это бил важний визит. Лаци вернулса важний. Я думать — megölték, mert ezt az utat[22]. Убили за это…

Что ж, очень может быть. Как там имя этого его старого товарища по службе? Карой Биро? Хорошо бы его найти!

— Холь керешни Биро Карой? — Вроде какой-то вспомогательный глагол пропустил — но, по ходу, тётка поняла его вопрос. Закивала, достала что-то из сумочки, протянула ему.

— Это… это било Лаци дома… Карой звонить — Лаци показал эз хивокартья… эта карточка. Сказал — друг. Старий друг… — И вновь залилась слезами.

Визитка? Весьма любопытно… «Вашар Мадьярорсагон»; какая-то организация… или партия? Ладно, разберемся, адрес и номер телефона указаны.

— Кёсёном сейпен, кёзет чоколом! — и впрямь, взяв в свои руки мокрые ладони секретарши — поцеловал их. Надо ж соответствовать…

Молча вышел из приёмной, осторожно закрыл дверь — секретарша продолжала тихо плакать, и ему не хотелось ненужными звуками мешать ей предаваться скорби. Женщина потеряла любимого мужчину — и это не важно, что им обоим уже далеко за пятьдесят (а этому ураму Темешвари, по ходу, и за шестьдесят) — любовь штука безжалостная, на возраст не смотрит… И потерять любимого человека в такие годы — ничуть не легче, чем в двадцать… а, пожалуй, и потяжелей.

Ну что ж, а теперь — составить и отправить письменный отчёт в Москву, перекусить в какой-нибудь здешней харчевне — и в Будапешт! Его ждет столица мадьяр и неведомый пока ещё Карой Биро — с каким ему ох как хочется поговорить…

* * *

— Значит, все-таки убили…

Левченко кивнул.

— Убили. И не просто убили… Насколько понял Одиссей из сообщений местной прессы, и что мы смогли выудить