Охранник не спал. Он приказал мальчикам войти в кабинет.

Шин с этим охранником знаком не был.

— Мне нужно вам рассказать важную вещь, — сказал он ему. — Но за это вы должны пообещать мне кое-что взамен.

Охранник обещал помочь.

Во-первых, Шин потребовал, чтобы ему гарантировали увеличенный паек, а во-вторых, чтобы его назначили старостой класса. Дети, занимавшие этот пост, меньше работали и реже подвергались побоям.

Охранник гарантировал Шину выполнение всех его требований.

Поверив надзирателю, Шин объяснил ему, что задумали мать с братом, а также сказал, где они сейчас находятся. Охранник позвонил старшему офицеру, а потом сказал Шину с Хоном ложиться спать. Он сам во всем разберется.

На следующее утро на школьный двор за Шином приехал джип с людьми в военной форме.

Потом все происходило в точности так, как он написал в своих воспоминаниях и рассказал всем в Южной Корее. Ему надели наручники и завязали глаза, посадили на заднее сиденье и в полном молчании отвезли в подземную тюрьму.

Но Шин понимал, почему все это происходило. Кроме того, он считал, что охранники знали, что донес на своих родных именно он.

— Ты знаешь, почему ты здесь?

Шин знал, что он сделал: выполнил предписания лагерных правил и пресек побег. Но офицер, кажется, не знал (или не хотел знать), что Шин был честным стукачом.

— Сегодня на рассвете твою мать и твоего брата поймали при попытке к бегству. Вот почему ты здесь. Понимаешь? Ты знал об этом или нет? Как можно было не знать, что твои мать и брат замышляют побег? Если хочешь жить, колись и говори правду.

Перепуганный Шин почти потерял дар речи. Это же он донес на родных! Он не мог взять в толк, почему его допрашивают, словно их сообщника.

Со временем Шин выяснит, что школьный сторож сказал, что это он раскрыл заговор. Докладывая начальству, он даже не упомянул, какую роль во всей этой истории играл Шин.

Но в это первое проведенное в подземной тюрьме утро Шин еще ничего не знал. 13-летний подросток был сбит с толку и не понимал, что с ним происходит.

Офицер с четырьмя звездочками на погонах продолжал закидывать его своими «почему», «когда» и «как», пытаясь выяснить подробности плана побега. Но Шин не имел никакой возможности более или менее внятно ответить на все эти вопросы.

Наконец офицер придвинул ему через стол какие-то бумаги.

— В этом случае, ублюдок, прочти это и поставь внизу отпечаток пальца.

Это было досье его семьи. В нем наряду с именами и возрастом отца Шина и всех его 11 братьев были перечислены и их преступления.

Первым в списке шел старший брат отца Шин Тхэ Соп. Рядом с его именем стояла дата — 1951, второй год Корейской войны. На той же строчке Шин увидел перечисление преступных деяний дяди: нарушение общественного порядка, акты жестокости, побег на Юг. Те же преступления находились рядом с именем и второго по старшинству дяди Шина.

Только много месяцев спустя Шин смог понять, что ему позволили в тот день увидеть. В этих документах содержался ответ на вопрос, почему семья его отца оказалась в Лагере 14.

Отец Шина был виновен в страшном преступлении, которому просто не могло быть оправдания. Он был братом двух молодых людей, бежавших на Юг во время братоубийственной войны, повергшей в руины большую часть Корейского полуострова и разделившей сотни тысяч семей. Шин тоже был виновен в преступлении, которому не было никакого искупления. Он был сыном своего отца. Но отец Шина даже не пытался объяснить ему все это.

Позднее отец рассказал Шину о том дне в 1965 году, когда его семью арестовали агенты госбезопасности. Еще до рассвета они ворвались в дом дедушки Шина в уезде Мундок провинции Южный Пхёнган в 50 км с лишним к северу от Пхеньяна.

— Собирайте вещи! — прокричали вооруженные люди.

Они не объяснили причин ареста и не сказали, куда отправят всю семью. Когда на улице посветлело, к дому подъехал грузовик, в который арестованные погрузили свои пожитки. Целый день они провели в пути (машина проехала около 70 км по горным дорогам) и к вечеру прибыли в Лагерь 14.

* * *

Шин сделал, как было приказано, и поставил под документом отпечаток своего пальца.

Ему снова завязали глаза, вывели из комнаты для допросов, а потом протащили по длинному коридору. Когда повязку сняли, Шин увидел перед собой дверь с цифрой «7». Надзиратели втолкнули его в камеру и бросили вслед тюремную робу.

— Переодевайся, сукин сын.

В робе маленький, тощий Шин растворился, словно в огромном холщовом мешке.

Камера представляла собой кубическое помещение с голыми бетонными стенами, да такое маленькое, что в нем еле-еле можно было улечься на полу. В одном углу располагался туалет и раковина с водопроводным краном. С потолка свисала лампочка. В камере не было окон, а поэтому понять, день сейчас или ночь, не было возможности. На полу валялись два тоненьких одеяла. Еды Шину не дали, спать у него тоже не получалось.

Когда дверь открылась в следующий раз, по ощущениям Шина уже, должно быть, наступил новый день. Ему опять завязали глаза и отвели в кабинет для допросов, где его ждали два новых офицера. Они приказали Шину опуститься на колени и снова потребовали объяснить, почему его родные хотели убежать. Чем была недовольна его мать? О чем Шин с ней разговаривал? Каковы были намерения его брата?

Шин сказал, что у него нет ответов на эти вопросы.

— Ты на свете-то пожил всего ничего, — сказал ему один из военных. — Просто сознайся во всем и живи дальше. Неужели тебе хочется здесь умереть?

— Но… но я и правда ничего не знаю, — ответил Шин.

Ему становилось все страшнее, ему все больше хотелось есть, он силился, но не мог понять, почему офицеры не знают, что это именно он доложил о попытке побега.

Охранники отвели его обратно в камеру.

Утром третьего, как думается Шину, дня, в камеру вошли охранники и офицер, на ноги Шину надели кандалы, привязали к вмонтированному в потолок крюку веревку и повесили мальчика вверх ногами, а потом, не говоря ни слова, ушли и заперли дверь. Ногами Шин почти касался потолка. Даже до предела вытянув руки, которые охранники не связали, Шин еле-еле доставал до пола. Он извивался и раскачивался на веревке, пытаясь перевернуться, но ничего не получалось. Шею свело судорогой, страшно болели ноги. Через некоторое время ноги просто онемели, а голова, к которой прилила кровь, с каждым часом болела все больше.

Вернулись надзиратели только вечером. Они сняли мальчишку с крюка, развязали и, опять не произнеся ни слова, ушли прочь. Шин увидел, что они оставили в камере еду, но есть он просто не мог. Он не мог даже пошевелить пальцами. Из распоротых острыми краями кандалов щиколоток лилась кровь.