она превратила живого, любознательного и временами простодушного молодого человека в сухого, «деревянного» мужичину, всё ещё весьма сообразительного, но только в одном-единственном направлении. В семье он стал вести себя до безобразия формально, впрочем, так же, как и там, откуда возвращался пять дней в неделю, был надменно строг и вежлив с женой и сыном, на которого его поведение имело чрезвычайно пагубное влияние, учитывая открытый незрелый характер последнего. Мама Гены, казалось, полностью раскрылась в повседневности, и стало очевидным, что ничего более ей не надо. И всё бы ничего, однако повседневность её состояла лишь из семьи, а работа, где она исполняла давно привычные обязанности и по службе не продвигалась, отошла на второй план. Произошло это от того, что на глазах отцветающей женщины люди помоложе добивались больших успехов, чем сама Светлана, даже её начальница была моложе неё на семь лет, вследствие чего жена и мать решила сосредоточиться на муже и сыне. Правда, сказать, что у неё это прекрасно получилось, тоже нельзя, не хватило самоотдачи, в конечном итоге могшей стать тем звеном, которое связало бы их семью в одно целое и сделало каждого из её членов счастливым. Она добросовестно исполняла свои обязанности, ни муж, ни тем более сын даже не задумывались о бытовых мелочах, воспринимали порядок в доме как должное и никогда не замечали ту замкнутость, в которой он создавался и поддерживался. А ведь она в то время ещё была молодой женщиной, цветущей молодой женщиной, ей хотелось мужского внимания, вместо которого она получала лишь сдержанную благодарность, тлеющие угли вместо пламенной любви. Все их совместные отпуска проходили как по расписанию и почти в одном и том же месте, по крайней мере, на побережье одного и того же моря, семья, за исключением Геннадия, ими тяготилась, и во время отдыха супруги думали лишь об одном – скорее бы вернуться домой к привычному образу жизни. Интересное обстоятельство, они так остро воспринимали перемену мест, что не знали, что им здесь, на море, делать одним в номере. Неопределённость их волновала, чрезвычайно волновала, непосредственная близость друг друга приводила в лёгкое замешательство. «Помогал» и сын, с ним они чувствовали себя семейными людьми, которым нет дела для всяких милых глупостей. Он всегда резвился от души, охотно не по годам, довольный, что вырвался из города, находится вдалеке от знакомых улиц, примелькавшихся домов и опостылевшей квартиры, чем доставлял немало спасительных хлопот родителям, то обгорев на Солнце, то наглотавшись морской воды, то простудившись бог весть каким способом. И только Гена испытывал совершенно не разделяемую отцом с матерью грусть после двухнедельного пребывания у моря о том, что завтра они в самолёте улетят в душный город, где всё по-старому. Эти поездки являлись светлыми пятнами в жизни паренька. Она не отличалась разнообразием, даже учитывая те ограничения, которые налагал его возраст на стремления и возможности.

Школьный лоботряс

Гена ненавидел школу, хоть там он не испытывал ни единого намёка на дурное обращение, лишь пассивное пренебрежение и холодность одноклассников, которые, тем не менее, как ему казалось, ранили больнее каждодневных побоев и унижения. Как уже говорилось, парень не отличался умом, быть может, только определённой практичностью, не свойственной его возрасту, не был добр и лёгок в обращении, но при этом искренне тянулся к людям, и если ранее он мог найти друзей по плечу, которых и немного тиранил, и сам охотно подчинялся, то теперь, в этом месте, в этом возрасте, Гена оказался совсем одинок. Пусть с ним общались и мальчики, и девочки, приглашали на дни рождения и прочие подростковые мероприятия, но душевных, закадычных друзей, с коими можно поделиться чем угодно и в ответ услышать что угодно, у него не имелось. Парень варился в собственном соку, бурлил неоднозначными, подчас грубыми и жестокими поступками, считался худшим по успеваемости в классе, казался учителям циничным и надменным и не по реальным причинам, имевшим место, не из-за непонятости, невнимания и одиночества, а только потому, что его отец был влиятельным человеком. Но о последнем обстоятельстве Гена в действительности даже не подозревал лет так до 16, пока сам не испробовал на вкус соль земли.

До конца своих дней без особого энтузиазма, а позже и со стыдом он порой вспоминал одну выходку, совершённую в те годы. Парень геройски побил маленького худенького белобрысенького мальчика из второго класса за то, что тот случайно налетел на него на перемене, сбив с ног на глазах у ровесников, и не извинился. Гена затащил его за угол школы после уроков и несколько раз ударил со всей силы головой о кирпичную стену так, что на ней осталась кровь, после чего повернулся и спокойно пошёл домой. Но происшествие отпечаталось в памяти подростка, ставшего мужчиной, не звериной жестокостью, не последовавшим наказанием, публичным унижением на специально собранной на следующий день по данному поводу школьной линейке, не извинениями в больнице, которые его заставили принести родители, нет, он вспоминал, как впервые почувствовал власть над другим человеком, над чужой жизнью, которая контрастировала с его униженным положением в обществе себе подобных. Смаковал он это обстоятельство или просто воспринимал как факт, сказать сложно и не нужно, однако после него жизнь определённо изменилась.

Ещё одной причиной ненависти к школе, неразрывно связанной с первой, являлась тотальная обязальщина во всём: в необходимости носить форму, в необходимости сидеть на уроках, готовить домашнее задание и вообще туда ходить. Что он делал, чем занимался, если бы ему не надо было учиться, Гена, конечно, всерьёз не задумывался, только фантазировал и весьма успешно. Если бы не эти фантазии, смириться с необходимостью оказалось бы гораздо легче, но они отвлекали его ум, рассеивали внимание, их посредственность и недалёкость резко расходились с реальностью, с теми знаниями, которые ему пытались донести и которые просто так, для совокупности он отвергал. Постоянно пребывать в неразрешимом противоречии с действительностью очень сложно, однако Геннадий Аркадьевич пусть и не столь последовательно, как выглядит, умудрялся это делать, и помогали ему юношеский максимализм и его открытая беспокойная натура. Собственно, сказать о ненависти к школе больше нечего, все события, неприятные события, которые происходили с ним в этот период жизни, вытекали из его печального состояния, все конфликты с людьми, все выходки, фрустрация являлись только следствием непонятости того, что в принципе не стоит понимания.

Таким образом Гена доучился до восьмого класса, после чего встал вопрос, увы, не перед ним самим, а перед родителями, чем дальше заняться парню. Его успеваемость отнюдь не говорила о