Сквозь клацанье зубов он различил топот, быстро приближавшийся, а затем из темноты на него выскочили лошади. Федор, отпрыгнув, повалился вместе с чемоданом на землю и закричал. Кони, не задев его, остановились, а с последней зверюги спрыгнул человек. Подбежав к Федору, он оказался рассерженной девушкой.

— Что это вы падаете посреди дороги? Разве не ясно, что животные вас не тронут?

— А из чего это ясно? — поинтересовался Федор, продолжая лежать на спине. — Налетели на меня, как исчадия ада, и я же еще виноват?

— Если вы сейчас не встанете и заполучите воспаление легких, то уж точно не я буду виновата, — сказала девушка, упрямо тряхнув волосами, заколотыми на голове в подобие метелки. Одета она была в короткую меховую куртку и брюки, заправленные в невысокие сапоги.

— Встану, только после того как вы назовете свое имя, — ответил Федор, глядя в ее лучившиеся звездным светом глаза.

— Вот еще, — фыркнула она, — я с валяющимися на дороге бродягами не знакомлюсь.

— Я не бродяга, — сказал Федор, поднимаясь. — Да и вы не ночная фея. Но ведь я всего лишь предложил вам немного побыть ею. И почему бы вам не принять участие в судьбе несчастного путника, замерзающего в ледяной мгле?

Девушка насмешливо смотрела на него, качая головой. в ореоле лунного сияния она была невероятно прекрасна — еще и от того, что казалась спустившейся с гор дикаркой, своевольной и прямодушной.

— Вам нужна помощь?

— Да. — Федор показал ей свой лоб. — Видите, ваша лошадь копытом чуть не пробила мне голову. Пощупайте, какая шишка.

— После удара копытом вы бы не были так болтливы, — возразила она, возвращаясь к лошади.

— Стойте! — Федор испугался, что сейчас она ускачет и навсегда исчезнет из его жизни, растворившись в степном пространстве. — Мне действительно нужна ваша помощь. А много говорю я потому, что пытаюсь произвести на вас впечатление, но, — он добавил отчаяния в голос, — кажется, мне это не удается.

— Вам это не удастся, пока вы не прекратите валять дурака, — всерьез рассердилась девушка. — Говорите, какая помощь вам нужна, или я ухожу.

— Я ищу дом деда Филимона, — быстро произнес Федор. — Вы его знаете?

— Конечно, знаю. А зачем он вам? — спросила она с женским любопытством, неистребимым даже в лучших представительницах этого пола.

— Я его внук. Федор Михайлович Шергин, — представился он, протягивая руку. — А вы?

— Вы Федор? — удивилась девушка, снова разглядывая его с головы до ног, и вдруг смутилась, улыбнулась чему-то, отведя глаза. — Я Аглая, — сказала она, но руки не подала. — Идем, провожу вас.

Федор подхватил рюкзак с чемоданом, Аглая тихонько свистнула лошадям. Четверо были неоседланы, а пятую она повела под уздцы.

— Мне показалось, вы на меня странно посмотрели, — дорогой сказал Федор. — Я теряюсь в догадках.

— Ничего странного, — пожала она плечами, — дед Филимон о вас всем рассказывает.

— Что же он рассказывает обо мне? — слегка приосанился Федор.

— Ну, что внук и что в Москве.

Федор уныло подумал, что дед мог бы быть поласковее и не так скупо отзываться о родном внуке.

— Знаете, Аглая, — произнес он, — за последние дни в моей голове уместилось столько разных впечатлений… но вы — самое прекрасное из всех, достойно венчающее мое долгое путешествие. И эта холодная неприютная ночь после встречи с вами расцвела в моей душе фейерверком неземных грез наяву…

Он хотел сказать еще что-то, столь же витиеватое, но она прервала поток красноречия:

— Лучше вам не грезить наяву, а пойти в дом и хорошенько отогреться, чтобы не стучать так зубами. Мы уже пришли.

Она нажала на кнопку звонка в заборе, окружавшем деревянный дом с палисадником.

— Это у меня от волнения, — объяснил Федор, пытаясь унять дрожь. — Если бы я знал, что на краю света живут такие девушки, как вы… словом, мне хочется сделать вам какой-нибудь подарок, но мне совершенно нечего…

— И хорошо, что нечего.

— Могу я по крайней мере…

— По крайней мере можете, но не более, — смеясь, ответила Аглая.

— Какого лешего там принесло? — донеслось от двери дома.

Дед Филимон с фонарем в руке и в тапочках прошлепал к калитке, посветил на них.

— Ты, девка, видать, сдурела, — сказал он Аглае, — по ночам тут бродишь. А это что за наглая морда с тобой? Не признаю никак.

— Это, дед, твой внук, — досадуя, ответил Федор. — Из Москвы.

Две секунды дед Филимон набирал в грудь побольше воздуха.

— Федька!!! Приехал, паршивец этакий!!

Он выронил фонарь и бросился обнимать внука, издавая радостные вопли на всю улицу. Когда Федору наконец удалось вздохнуть и оглянуться, Аглаи не было. Она бесшумно исчезла вместе с лошадьми.

За несколько дней в Усть-Чегене Федор обжился: наладил дорогу в поселковый магазин, свел знакомство с местными псами, которые делили территорию между тремя деловито снующими стаями, и обнаружил в двухстах метрах от села юрты алтайских туземцев. Правда, об их аборигенском происхождении он догадался не сразу и поначалу принял деревянные постройки за врытые в землю избушки. Вблизи «избушки» оказались круглыми и практически без окон, зато имели двери, из чего Федор заключил, что здешние туземцы — стойкий народ: приспосабливают к своим обычаям цивилизацию, а не цивилизация приспосабливает их к себе, как случилось с остальной Россией, за каких-то несколько лет приспособленной для нужд белого человека с Запада.

Обрадовавшись соседству стойких аборигенов, Федор попытался выяснить, имеется ли среди них шаман, но ничего не добился. Они то ли не хотели его понимать, изображая незнакомство с русским языком, то ли делали вид, что непосвященным чужакам к их языческой духовности доступа нет. Впрочем, могло быть и иное объяснение. Над юртами, как кресты над церквами, возвышались телевизионные антенны, а на двух прилепились спутниковые тарелки. Федор разочарованно рассудил, что духовная основа здешних язычников все же повредилась в результате столкновения с цивилизацией и искать ему тут нечего. Вероятно, где-то в глубине гор эта основа еще сохранялась в первозданной младенческой чистоте, но для путешествия в горы было слишком холодно.

Курайская и Чуйская степи, между которыми расположился Усть-Чегень, отличались от прочего Алтая, и горного южного и степного северного, отвратительным климатом. Зимой до минус шестидесяти, ночные заморозки ковали землю до середины июля. К началу августа в горах принимался за работу осенний маляр, расплескивал из ведра свои краски. Федору с непривычки было жутковато в этой полупустыне. Над головой круглый год сияло солнечное небо, а под ногами на много метров вглубь уходил вечномерзлый грунт, по берегам рек превращавшийся в топь. Дед Филимон стращал пыльными бурями и экономией воды, по ночам же из степи доносился голодный вой волков. Хотя у этих-то, по мнению Федора, еды хватало вдоволь: в горах, кроме овечьих и козьих стад, паслось множество разной добычи, вокруг поселка днем шныряли зайцы и рыли норы сурки. Однажды он с изумлением встретил тушканчика — зверек услышал его приближение и ускакал на двух лапах, заметая след длинным хвостом.