Они неторопко прохаживались среди редких посетителей и многочисленной братии живописцев, вдоль развешанных по стенам картин, а Лена, со знанием дела, объясняла ему достоинства и недостатки выставленных полотен. Николай, позевывая, слушал ее, размышляя — сумеет ли он тут незаметно глотнуть коньяка из фляжки, уютно лежащей в его внутреннем кармане пиджака, чтобы пребывание здесь не казалось ему столь скучным и занудным, как вдруг вздрогнул, отчетливо услышав призывный крик чайки, и он повернул голову на этот тревожащий его звук.

И тут он увидел на противоположенной стене картину с сюжетом до боли ему знакомым. Там, на окропленном кровью белом канвасе ринга, был распростерт могучий атлет, а на его груди сидела белоснежная чайка, приникшая клювиком к его губам. Казалось, что она вдыхает в его грудь свою душу, и было ясно, что боксер вот-вот оживет и встанет, чтобы сокрушить волосатого монстра в боксерских перчатках, который в своем углу ринга, казалось, уже вовсе и не ждал возвращения поверженного.

Сердце Николая запрыгало в груди, как птица под черной шалью, его словно кто-то толкнул в спину, и он направился к этой картине, оставив Лену с неким неухоженным бородачом, похожим на привокзального бомжа, обсуждать очередной шедевр последнего — какую-то мазню типа «Круглого квадрата».

Безусловно, на картине он узнал и себя, и тогдашнего чемпиона Спартакиады народов СССР Юрия Балуева по кличке Бигфут, прицепившейся к нему из-за его неимоверных габаритов и чудовищной силы. И здесь был изображен эпизод его боя с Бигфутом за звание чемпиона СССР среди юниоров. Но не это удивило Николая — цепкий взгляд хорошего художника, конечно, мог запросто запечатлеть этот миг на полотне. Его взволновало другое: откуда художник мог знать про чайку, ведь в реальности ее не было, она существовала лишь в видении Николая, когда он, беспомощный, в полубессознательном состоянии, был распростерт под канатами ринга в тяжелом нокдауне.

В крайнем удивлении Николай рассматривал эту картину, как вдруг услышал голос нежнейшего тембра, который, как ему показалось, изошел с небес:

— Вам нравится моя работа?

Справа от него стояла девушка и именно та, которую он, наряду с чайкой, видел в том своем памятном видении в битве с Бигфутом. Она не была пленительной красавицей, но лицо ее, чистых северных кровей, обрамленное льняными волнами густых волос, было милым и симпатичным, серые, бархатные глаза лучились естественным обаянием, а подтянутая фигура делала ее похожей на легкоатлетку высокого класса.

Глянув на эту девушку, Николай понял — пред ним предстала его Судьба. И все. Коротко и ясно. И ничего тут не попишешь.

— Вы видели тот бой? — неизвестно отчего сконфузившись страшнейшим образом, спросил Николай незнакомку.

— Вовсе нет, это просто нечаянный плод моего воображения, но очень дорогой мне, — без тени пафоса ответила девушка, пристально всматриваясь в собеседника и, вдруг, всплеснув ладонями, воскликнула сломанным голосом: — О, боже! Я не верю своим глазам — я писала там вас!

Николай зачарованно уставился на девушку. Не отрывала своих глаз от него и она.

— Ксения, — после некоторого замешательства, несмело, лодочкой, протянула она Николаю руку. — Можно просто Сеня.

— Николай, — взял он ее ладонь в обе свои.

Так они простояли некоторое время, словно давешние влюбленные после долгого расставания. И с тех пор стали неразлучны, а вскоре и обвенчались в одной дальней деревенской церквушке. Конечно, тайно, дабы не навлечь праведного гнева партийного начальства и небезызвестных карательных органов. А свадьбу сыграли уже через месяц…

Вспомнив эти подробности, Николай почувствовал жжение в глазах и понял, что Ксения — его последняя любовь навсегда, без которой он тихо угаснет.

Он очнулся от звонка в дверь. Вошел Володя.

— Все в порядке, — с порога сказал тот, протягивая Николаю записку с адресом. — Остальное — на словах.

— Поехали! Дорогой расскажешь, — прочитав адрес, ответил Николай. — Улица Беловежская… Где это?

Николай был давно уже собран, ему оставалось только обуться и запереть за собой дверь.

— Мне показали дом на карте, это в Кировском районе. Отсюда километров пять или шесть, — отвечал Володя, когда они ехали на лифте вниз. — Спустимся, я тебе нарисую на бумажке.

— Нет, ты уж меня довези до места, Вован, я сегодня с похмелья за руль не сяду.

Володя поморщился:

— Вообще-то, мне на планерку в управление надо… — начал, было, он, но, поймав взгляд Николая, только вздохнул: — Однако что не сделаешь для лучшего друга? Но только в квартиру к этому Дагбаеву я не пойду, сам с ним поговоришь — и так опаздываю.

Они сели в машину, и дорогой Васильев стал рассказывать все, что ему удалось нарыть у своего знакомого из органов:

— У меня тут все записано, но если говорить без бумажки, то наш герой, Дагбаев Степан, — бурят, родом из Улан-Удэ, шестидесяти лет, пенсионер. У себя на родине закончил пединститут. Еще учась, женился на студентке того же института, нашей с тобой землячке из Новосибирска. С женой приехал в Новосибирск по распределению, работал в школе учителем, потом завучем, а последние годы — в Областном управлении культуры. Знаток истории буддизма в России, пописывал на эту тему брошюры и статьи в серьезные журналы, типа «Наука и религия». Что интересно, приходится сыном, в свое время довольно известного среди бурятских буддистов, ширетуя Амгалантуйского дацана — Дагбаева Юмжапа.

— Что это за понятия — «ширетуй», «дацан»? — спросил Николай, с мрачным видом сидящий на сиденье рядом с другом и курящий в открытую форточку сигарету.

— А, ну «дацан» — это такая буддийская церковь, а «шеритуй» — что-то вроде настоятеля в нем.

— Не слышал.

— Где уж! Все дацаны были закрыты еще в тридцатые годы, а из лам, тех, кто не успел удрапать за границу, — кого посадили, кого расстреляли. Юмжапа Дагбаева закрыли в Улан-Удинской тюрьме, там он и помер в тюремной больнице еще до войны. Кстати, в тюрьме он сидел с самим Агваном Доржиевым — Верховным ламой России и основателем Санкт-Петербургского дацана!

— Ну, это мне все до лампочки.

— Я так сказал — для сведения.

— А что еще известно о самом Степане?

— Хорошего мало — вроде, он спился, его из-за этого хотели с работы выгнать, но из уважения к прошлым заслугам попросту отправили на пенсию на пару лет раньше. Семью потерял — лет десять тому назад от него к своему начальнику, вместе с их пятнадцатилетним сыном, ушла жена. А еще через несколько лет все вместе они уехала на пээмжэ в Израиль. Вот, вроде, и все.

— Понятно. А когда пить стал — до того, как жена ушла или из-за этого?

— Не знаю, да и какая нам разница?

— У тебя в машине есть что-нибудь из выпивки?

— А-а, понял — тоже правильно! Там в бардачке водка. Возьми.