Дагбаев пожевал губами, и, сощурившись, оценивающе посмотрел на черный, дорогой кожи, кошелек Николая. Потом он потянулся, было, к деньгам, но вместо них судорожным движением схватил стакан и плеснул себе выпивки снова. Проглотив водку, он стал усиленно тереть мочку уха, видимо, опять что-то прикидывая себе в уме. Потом ударил кулаком по столу и рявкнул:

— А, была, ни была! — и сгреб деньги в карман. — Пропадать, так с музыкой! Пошли!

Он поднялся, открыл шифоньер, скрипнувший ржавыми петлями расхлябанных дверей и выдохнувший из себя тяжелый запах нафталина, пошарил где-то там, на верхней полке, и достал медный ключ, позеленевшей от времени. Потом подошел к стене, смежной с соседней комнатой и принялся снимать с гвоздей, прицепленный на них за петли брезентовый ковер, с нарисованным на нем охотником в джунглях, стреляющим в тигра.

За снятым ковром, как и в сказочной истории с Буратино, оказалась двустворчатая дверь, засиженная мухами и оплетенная поверху пучками древней, серой паутины. Оттуда в разные стороны врассыпную бросились здоровенные рыжие тараканы. Дагбаев достал из-под железной кровати тряпку и смел паутину вместе с тараканами на пол.

— Десять лет уже, как с женой разошелся, с тех пор не открывал. Вот теперь ради хорошего человека на преступление иду.

— Но эта же дверь не опечатана, какое тут преступление?

Дагбаев посмотрел на Николая, словно на конченого тупицу, который просто не в состоянии понять величайшего риска и геройства совершаемого им поступка. Он скрипуче поковырял ключом в замочной скважине, открыл визжащую дверь и пропустил Николая вперед.

— Только аккуратно там, ничего не трогайте, — предупредил он.

Николай вошел в почти квадратную комнату с давно белеными, засерелыми стенами, площадью около двенадцати метров. Здесь тоже была нехитрая старая мебель — просиженный, потертый диван из кожзама, обитый медными гвоздиками и с высокой спинкой и зеркалом, с полочками наверху, темный полированный шкаф, круглый стол, под клетчатой клеенкой, два стула и тумбочка казенного вида, какие обычно можно увидеть в больницах и казармах. На самой тумбочке восседал улыбчатый медный Будда, размером с трехлитровую банку, видимо, довольно увесистый. Зеркало на диване было растрескано, один из стульев валялся кверху ножками, на столе в тарелках увядала закуска, бутылка шаманского лежала боком, с высохшим, блестящим следом пролитого вина, один бокал был разбит, а клеенка со стола съехала на одну сторону.

И сам стол был явно сдвинут с места, об этом свидетельствовали следы свежих царапин от ножек на деревянном полу, крашеном в какой-то рыжий цвет. На нем же был очерчен мелом силуэт человека — очевидно, положение трупа, сделанный следователями. Все говорило о том, что здесь недавно произошла нешуточная свара, закончившаяся смертью.

Еще Николай обратил внимание на красивую вазу, цветного стекла, с витой ножкой, почти доверху заполненную шоколадными конфетами в ярких обертках и стоящую на тумбочке. А между ней и окном находился деревянный ящик с дюжиной нетронутых бутылок все того же шампанского.

Николай подошел к окну и заглянул за ситцевую штору. Окно это примыкало к левому углу дома, и подоконник тут был весь в ветхой пыли, лишь посредине его оказалась сравнительно чистая полоса, словно кто-то вылазил или залазил недавно в окно.

Николай подумал, что если это была Ксения, то могло быть два варианта развития событий. Первый — окно было открыто, а Ксения подошла к нему снаружи дома. Но тогда она могла бы попросту застрелить Федотова и убраться восвояси, таким образом, не оставляя следов на подоконнике. Если же она находилась в комнате и покидала ее через открытое окно, то кто его потом закрыл? Во втором же случае, когда окно могло быть изначально закрыто, а Ксения была здесь, то скрыться с места преступления она могла только через дверь. Но при таком раскладе подоконник был бы не тронут. Правда, след этот мог остаться и тогда, когда кто-то просто сидел на подоконнике при открытом окне. Но кто же рискнет сидеть на таком грязном месте?

Николай терялся в догадках, когда в его мысли вторгся мечтательный возглас Дагбаева, стоявшего позади него:

— Эх, хоть бы одну бутылочку заныкать! Да нельзя, пока до окончания следствия. Послушайте, Николай, а когда оно закончится, милиция шампанское не заберет, как вы думаете?

— Не знаю, — все еще поглощенный своими мыслями, ответил Николай. — А вы же были первым, Степан, кто зашел в комнату после убийства?

— Вестимо. Тут как было дело? Я проснулся, когда уже темнело, хотел включить свет, но тут лампочка в абажуре гикнулась. А у меня запасные лампочки и прочий инструмент хранятся здесь, вот в этой тумбочке, ну я и постучал к Харитону Иринеевичу, чтобы лампочку взять. Он не открывал, ну, думаю, отдыхает с гостьей, спит, значит, после примирения и любовных утех со своей маромойкой…

Николай схватил Дагбаева за горло, прервав его вдохновленную речь, отчего у того полезли на лоб глаза и он, весь извиваясь, попытался отодрать руку Николая от своей коричневой, тонкой и подвижной, словно обрубок гадюки, шеи. Николай вовремя опомнился и сам отпустил Дагбаева.

— Извините, Степан, не сдержался…

Дагбаев откашливался, из его глаз текли мутные слезы. Наконец, окончательно придя в себя, он заговорил сразу подсевшим, злым голосом:

— Идиот, вы чуть не задушили меня! У вас не руки, а стальные клещи какие-то! Это вам дорого обойдется!

— А вы зарубите себе на носу — моя жена не из тех, кто может запросто запрыгнуть в кровать к кому ни попадя!

— Ничего вам больше не скажу!

— Ладно-ладно, вот вам на беленькую — полечитесь, — Николай достал из кошелька пять рублей и протянул их Дагбаеву, который лишь криво усмехнулся, но деньги брать не стал.

— Вы что себе думаете, за какую-то паршивую пятерку откупиться от рукоприкладства? Мне теперь в больницу надо. Дайте сотню.

Николай снова расстегнул кошелек и выгреб оттуда все деньги. Набралось сорок четыре рубля.

— Это все, что у меня есть, мелочь только на транспорт оставил…

Дагбаев, ожидавший больше денег, разочарованно вздохнул, но деньги взял и сказал:

— Ладно, давайте, что есть, остальное потом принесете.

Спрятав деньги в нагрудный карман рубашки, он заговорил подобревшим голосом:

— Я же не говорил, что ваша жена легла к Федотову в кровать, я просто рассказываю вам ход своих мыслей.

— Это мы уже проехали, — недовольно поморщился Николай. — Что было дальше?

— Короче, не достучался я, толкнул дверь, она и открылась. Смотрю — в комнате все перевернуто, а Федотов на полу лежит в луже крови…

— Они что же — дрались тут что ли?

— Этого я не знаю, говорю же вам — спал. Только вряд ли женщина могла с ним драться, он какие-то жуткие приемы знает.

— Откуда вам известно?

— Видел, как он по утрам во дворе тренировался, березу голыми руками колошматил. Сами можете потом посмотреть — там с нее вся кора пооблетела и все ветки снизу, словно топором обрубленные.