Ни фига себе! Это слово искать не надо. Оно каждому известно. И где-то я совсем недавно его слышал. Коммуникации, подземная трасса, старая канализация…

А Федор между тем все больше осваивался в нашей семье и все крепче в ней приживался. И немудрено - он нам очень нравился. Добрый такой, спокойный, под ногами не вертится. И еще у него было такое полезное «свойство организма» (Алешка так сказал): Федор очень любил всем помогать. И вовсе не для того, чтобы услышать лишнее «спасибо»; ему было приятно, что от него есть польза.

Получив от Алешки бабушкины гостинцы, Федор очень обрадовался, ну и немного, конечно, погрустил. И очень растрогал нашу маму. Когда Алешка вручил ему кошелки и сказал: «Это тебе от твоей бабушки», Федор с удивлением вытаращил на него свои ясные глаза и ответил:

– Это всем нам. От моей бабушки.

И потом очень ревниво следил, чтобы никто из нас не отказывался от курских грибочков, пирожков и яблочек.

Мама в нем души не чаяла и все время ставила его в пример, даже папе:

– Алексей, что ты звенишь ложкой в чашке, как трамвай за углом? И не стыдно тебе - вон ребенок и тот так не делает. Отец, ты хлюпаешь чаем, будто лось по болоту бредет. А еще за границу ездишь. Даже ребенок аккуратнее тебя кушает. Дима, а посуда…

А вот посуда - это да! Один раз я примчался из школы - куча дел. А тут еще посуда. И вдруг слышу на кухне какой-то тихий звяк. А это наш Зайцев подставил к мойке скамеечку, нацепил мамин фартук - от шеи до пяток - и старательно моет посуду, напевая себе про мадам Брошкину.

С той поры мне стало легче жить. Правда, и здесь мама не избегала педагогических замечаний:

– Ах, какая у нас теперь чистая посуда! Никогда она такой не была! И кто же ее так хорошо моет? - И гладила Зайцева по макушке. А тот сиял, как бабушкин самовар на Новый год.

– Испортишь мальца, - предупреждал папа. - Зазнается.

– Не зазнается. - Руки в боки. - Не так воспитан.

Вообще Федя стал центром в нашей семье. Наверное, потому что оказался самым маленьким. Мы-то все уже большие, да и заботиться друг о друге за долгие совместные годы уже, наверное, немного надоело. А потребность такая, свойственная нормальным людям, осталась. Вот мы все и набросились на Федю со своими заботами. Я позволял ему мыть за меня посуду, мама его подкармливала (обкармливала, папа говорит), сам папа его все время подбадривал, Алешка читал ему сказки и ходил с ним в парк, даже в зоопарк его свозил. Маме это очень понравилось. У нее с зоопарком связаны самые теплые воспоминания юности. Наша мама любит вспоминать, что наш папа сделал ей предложение руки и сердца в зоопарке. Около крокодилов. «Я посмотрела на крокодила, - рассказывала мама, - потом на вашего будущего папу, потом опять на крокодила и опять на папу. И согласилась!»

– А ты что, - обычно спрашивал при этом папа, - сравнивала?

Мама молча улыбалась в ответ, а папа вздыхал:

– По-моему, ты сделала правильный выбор.

И по-нашему - тоже…

В общем, Федору, надеюсь, жилось у нас неплохо. Ну и правильно - конечно, этот малец нуждался в семейном тепле и заботе. Он столько пережил. И все еще переживает.

Правда, он стал немного оттаивать. Все чаще слышался в квартире его детский смех. Все веселее они играли с Алешкой. Но иногда Федя вдруг садился на свою раскладушку, горестно подпирал щеку кулачком и вздыхал, грустя. Мама тут же сунет ему конфету, папа потреплет по голове, Лешка подсунет что-нибудь из наших старых игрушек, а я говорю:

– А не помыть ли нам, дядя Федор, посуду?

– Она вся чистая, - с сожалением вздыхает он.

– А вот я сейчас съем тарелку борща, и она снова грязная будет.

Я хлебаю борщ, хотя мне этого совсем не хочется, а дядя Федор сидит рядом, подперев щеки кулаками, и терпеливо ждет. А иногда берет ложку, и мы хлебаем по очереди из одной тарелки. Потом он быстро ее хватает, будто боится, что я его обгоню, и весело бежит к мойке.

Он даже поправляться стал. Потому что из-за этой посуды подсаживался не только ко мне.

А мама все-таки сделала мне замечание по этому поводу:

– Дима, вот найдутся его родители и спросят: «Ну как ты жил, Феденька, у Оболенских? Чем занимался?» И что он ответит? «Посуду мыл!» Что они о нас подумают?

Не так уж это важно - что они о нас подумают. Главное - чтобы они нашлись. Представляю, как они где-то там с ума сходят по своему дяде Федору. И все думают: кому он там посуду моет?

У папы на этот счет никакой информации пока не было.

– Ищут, - неизменно отвечал он. - Непростое это дело.

Мы и сами это знали.

И в один прекрасный день снова поехали в Поречье.

Когда мы сели в электричку, я вдруг вспомнил:

– А где ты деньги взял? Опять играл?

Алешка чем-то заинтересовался за окном, прилип к нему и ответил не сразу:

– Что? А… - махнул он рукой. - Банку с вареньем продал. С курским. Все равно мы его уже объелись.

– Как продал? Кому? Где?

– Да у метро. Где старушки всякой ерундой торгуют.

…Утром, еще до школы, Алешка сунул в ранец банку с вареньем и помчался к метро. Встал в один ряд с бабульками и стал жалобно орать:

– Граждане! Купите у сироты прекрасное курское варенье из московских яблочек. Сами мы люди не местные…

– Иди отсюда, сирота, - толкнула его в бок ближайшая бабка, торговавшая вчерашними газетами. Они все очень не любили конкурентов. - Откуда ты взялся?

– Бабушка заболела, - придумал Алешка. - Лекарство надо купить. А ее пенсию папка пропил.

– Какая бабушка? - встрепенулась соседка с другого бока, продававшая сигареты. - Андревна никак?

– Андревна. Она самая. - Алешка мазнул рукавом по щеке. - У нее аппендицит в пятке.

– То-то я смотрю - ее второй день нету. Торгуй, пацан, торгуй.

Когда я все это от него услышал, мне стало плохо, как старой даме при виде рыжего таракана.

– Ты соображаешь?! Там же в это время все наши учителя из метро выходят! Та же Валентина в парике. И Семеновна в локонах.

– А я ей варенье и продал.

Тут я потерял сознание и очнулся, когда Алешка дернул меня за рукав:

– Выходим, Дим! Чего ты разлегся!

На платформе он досказал мне эту гнусную историю. Оказывается, он все точно рассчитал. Когда из перехода показались золотые локоны Татьяны Семеновны, он кинулся ей под ноги и заверещал:

– Тетенька! Купите варенье! Для вашей бабушки! Прямо с Курского вокзала!

И пояснил мне:

– Дим, она же не захотела бы такого позорного пятна на всю школу, логично? И поскорей купила почти всю банку.