Чем больше изгоняющий слушал речь, тем четче он понимал, что здесь – вот в этом, конкретно, месте – план его не сработает. И даже не потому, что эта проволочка во времени могла оказаться роковой. И не потому также, что Веспов усомнился в профессионализме работавшей тут команды – таких сомнений у изгоняющего не возникло. Но… в этом заведении, в ауре его не хватало чего-то главного. Чего-то, что могло бы послужить Веспову точкой опоры в критическую минуту.

Арсений встал и произнес на прощание:

– Спасибо. Хорошо. Я подумаю.

Но четкое решение обозначилось у него в сознании уже до того момента, как он затворил за собою дверь.

Арсений Веспов попал в автомобильную пробку и вынужден был попусту тратить время. Бездействие угнетало. Тогда изгоняющий нашарил в бардачке старую, потертую по бокам кассету.

Учитель Веспова не любил, когда его слова записывали на пленку. Считал, что диктофон есть уступка лени вместо того, чтобы тренировать умение схватывать сразу суть. Но изгоняющий упросил Учителя позволить ему сделать несколько записей. Этот голос – всегда спокойный и твердый – дарил ощущение уверенности: победа будет достигнута, какою бы безнадежной ситуация ни казалось.

Арсений утопил кассету с записью в деку.

– Немногие слыхали о нас, – говорил Учитель, – но, вероятно, вовсе никто не знает, как мы живем… и отчего умираем. Официальная церковь полагает нас презренными колдунами. Или же – в лучшем случае – самозванцами, которые отбивают хлеб у настоящих рукоположенных. И если нас хоронят на православном кладбище – а не за оградой его – то мы должны воспринимать это как большую милость… Да, нашей жизни и нашей смерти едва ли кто позавидует. Но, тем ни менее, мы не должны допустить, чтобы на земле пресеклось наше древнее ремесло. Потому что официальная церковь одна не справится. Тому есть много причин… Когда последний изгоняющий исчезнет с лица земли – мир этот наполнится бесноватыми, пускающими изо рта пену и готовыми раздирать друг друга на части. Страстям не станет предела. И возгорится темный огонь… и отравит реки, как сказано. И этот мир потеряет свое лицо. И уподобится преисподним юдолям, которые лежат ниже… Поэтому: да не будет!.. да сохраняется на земле наше древнее ремесло!

Арсений припарковал свой немолодой уже «Форд» в неприметном сквере, который нашел по карте. Вход в здание украшали редкие тоненькие колонны. Овальная клумба с осенними цветами окружала статую святого Пантелеимона Целителя. Святой приоткрывал свой ларец, приготовляя другой рукой лжицу для целебного снадобья. Взгляд наклоненной каменной головы его был, казалось, одновременно рассеян и предельно сосредоточен, какой бывает у человека, вглядывающегося умом в тайну.

Сей медицинский центр был гораздо менее «раскручен», чем тот, здание которого напоминало обшарпанный океанский лайнер. Однако из этой хирургической школы восходили настоящие звезды. Как утверждали знающие, некоторые традиции учреждения были переняты и сохраняемы бережно с дореволюционных еще времен.

– Я вас положу в понедельник и прооперирую через два дня, – говорил Веспову доктор медицинских наук Андреев, усталый человек с проседью на висках, с внимательными глазами, держащийся с естественным достоинством опыта, позволяющего спасать жизни. – Раньше не получается никак… Тут у меня еще конференция во вторник… Впрочем, вы загляните завтра. Я постараюсь как-то выкроить время… Но, предупреждаю, это будет разве если что чудо.

И чудо произошло. Андреев госпитализировал Веспова на следующий же день. И операцию назначил на понедельник.

Арсений поднимался по лестнице на указанный этаж и поглядывал в окна, выходившие во двор здания. Двор представлял собой круглое замкнутое пространство. Это был новый корпус, и спроектирован он был весьма добротно. Арсений даже порадовался, что не все, верно, разворовали во времена повальной приватизации, на медицину еще выделяются в его стране какие-то средства.

По верхним этажам корпуса шли пояса из сплошных балконов, которые позволяли прогуливаться, обходя все внутреннее пространство.

А это вот уже глупость, подумал Веспов. Учитывая беспощадность болезни, с которой здесь лежат люди, не трудно себе представить, какой соблазн у них явится, когда они начнут совершать прогулки на такой высоте…

Неистовый и внезапный удар оглушающей боли опрокинул Веспова на лестничную площадку. Арсений понял, что происходит с ним, только уже после того, как начал кричать. Тогда он замолчал и услышал – потому что слух его обострился от этой неимоверной боли, – как тонко звенит стекло в раме окна площадки, срезонировавшее от крика.

По-видимому, поведенье такого рода не могло никого поразить особенно в этом здании. Когда к Арсению возвратилась способность воспринимать, он понял, что его ведут под руки, и около него трое. Монахиня в черной пелерине и в мантии, с морщинистым и добрым лицом и глазами, как родники. Юный санитар, не достигший двадцати лет, и он был весь поглощен помощью Арсению, но на него смотрел как-то восторженно и безлично: как не на конкретного человека, а на Доброе Дело, которое санитар свершает во славу Божию. И был еще какой-то бойкий старичок из больных, о котором Веспову подумалось отчего-то: «георгиевский кавалер»…

Соседей по палате оказалось у Арсения двое. Майор в отставке, ни на минуту не умолкающий, неистощимый на анекдоты и плоские прибаутки.

А ведь ему, наверное, просто страшно умолкнуть… – вдруг догадался Веспов. – Страшно перестать говорить – с кем бы ни было и о чем угодно – и вдруг остаться наедине с мыслями о своей судьбе .

Другой был бригадир монтажников по высотным конструкциям. И говорил очень мало, напротив, лишь редкими междометиями поддерживая разговор.

Когда монтажнику звонила дочь по мобильному, на это время он становился, впрочем, помногословнее. Расспрашивал про ее дела, советовал и передавал приветы… В ответ же на те вопросы, которые были, наверное, про его состояние, – ограничивался общими фразами, что у него все нормально, все очень хорошо, очень… Но этого человека на самом деле терзала боль! Арсений различал это по изменению выражений его лица. Однако пожилой высотник искусно лгал своей дочери, не желая ее печалить.

Арсений испытал уважение к нему, поняв это. И, совершая безмолвную молитву с просьбою облегчить страдания товарищам по несчастью, невольно более обращался чувством именно к этому старику.

Когда дом скорби уснул, изгоняющий, лежа на своей койке и глядя в неподвижную темноту, вновь мыслями сосредоточился на своем плане. В праве ли он подвергать риску жизни хирургов? Людей, которым он ведь даже не имеет возможности объяснить, что их ждет! (Подобная попытка привела бы немедленно лишь к тому, что Веспов оказался бы госпитализирован в заведении… немного иного профиля.) Быть может, правильнее было бы смириться и просто ожидать смерти?

Нет, отвечал Арсений своим сомнениям. Ни при котором способе смерти носителя сарги невозможно полностью гарантировать, что демонический зародыш не соприкоснется затем еще с каким-либо человеком, ни о чем не подозревающем. Хирурги при операции хотя бы есть весе внимание, а вот человек случайный…