А в следующий миг все понял также сарга. Лишаясь нескольких фасеток своих стрекозиных глаз – он обретал вдруг победу, почти уже им упущенную. У порождения преисподней вновь появился шанс – и оно немедленно им воспользовалось. Молниеносный разворот – и демон оказался уже лицом к лицу с Дайной. Сарга приставил меч лезвием к ее горлу. И обернулся к Арсению, косясь и выпуская из щелей четырехчелюстной и беззубой пасти пузырящуюся слюну:

– Бросай меч!

Арсений был опрокинут внутренне. Он впал в какое-то странное оцепенение и он сделался, как будто, тупым… Столь резок был контраст меж ощущением победы, которую предвосхищал только что, и тем, что выпадало ему и Дайне теперь. (Я ничего не умею! Мне никогда не дорасти до Учителя! Я неудачник и те, кто со мной – страдают…)

– Брось меч, я тебе сказал! А то сейчас я перережу ей горло. А это ведь не ее тело – это ее душа, и значит ей грозит… смерть вторая! Об этой смерти сказано в Откровении Иоанна – священная для тебя книга, не так ли? – ты должен верить. Одно скользящее движение моего клинка – и ее душа отправится в такой Лабиринт, из которого вообще нет возврата… но где зато, странствуя, можно повстречать такие кошмары, каких еще не знали рожденные на земле – ни живые, ни мертвые… БРОСАЙ МЕЧ!

И пальцы руки Арсения разжались сами собою.

– Все, что угодно, бес. Я не пожертвую женой своей никогда, потому что мой Бог – Любовь! Ты видишь: я бросил меч.

Клинок Арсения лязгнул о плитки пола. Хирурги не увидали падения меча, разумеется, но они услышали звук. И вздрогнули от него, и одновременно повернули головы в направлении, откуда раздался звон. И Веспову было ясно: стоящие посреди разгромленной операционной чувствовали, что рядом с ними шел бой – противоборство каких-то сил. И пусть они не могли понимать – каких, что именно происходит, но постигали накал сражения тем глубинным инстинктом, который врожден мужчинам.

У изгоняющего вдруг родилась надежда, немыслимая почти. Он только что бросил меч, он выполнил требование врага, но, в сердце своем, конечно, еще не сдался. Он сконцентрировал энергию мысли, стараясь передать ею ассистенту Грицко – как если бы через молнию – посыл к действию.

Арсений уповал при этом на то, что пребывает сейчас вне тела физического, а значит – подобен призраку. Ведь к мысленному приказу призрака, бесплотного духа – обыкновенно бывают люди куда чувствительнее, чем к таковому же от себе подобных!

Грицко вдруг хищно пригнулся. И он перехватил скальпель, который все еще сжимал в пальцах, острием вниз: наподобие того, как вор держит финку. Неузнаваемый теперь ассистент закричал и прыгнул – и скальпель его вонзился в черную спору сарги, лежавшую на полу операционной .

И за единое мгновение тогда произошло многое.

Повылетели стекла в операционном этаже корпуса.

Вдруг лопнула труба теплопровода, что проходил около, и к небу поднялся султан пара.

Сиреневые огненные шары разлетелись в четырех направленьях от того места, где только что на кафельном полу был черный тор споры. И эти молнии продырявили стены комнаты, даже и не обрушив их – такова была сконцентрированная в них сила!

Один из фиолетовых шаров разорвался в воздухе прямо перед фасадом здания, и в свете ослепительной вспышки случайному прохожему показалось, что каменный Пантелеимон усмехнулся и грозно просверкнул взор его пред тем, как снова опустил его святой в свой ларец, полный целебных снадобий…

Арсения отбросило в какую-то бездну и его сознанье там померкло… но перед этим изгоняющий успел видеть: около горла Дайны нет больше клинка сарги.

– Как ваше самочувствие? – произнес Андреев, стараясь сохранять свой обычный вид профессора на обходе, то есть – уверенный, доброжелательный и чуть важный.

– Нор… мально, – еле разлепил губы Веспов. И постарался изобразить пальцами правой знак: все о’кей! И в этот миг обнаружил, что у него не хватает половины фаланги на безымянном.

Невольная гримаса боли не ускользнула от глаз хирурга, и тут же эти глаза вдруг сделались немного растерянными и без вины виноватыми.

– Это… – Андреев кашлянул, – почему-то бестеневая лампа упала во время операции… наверное, она задела, и вот – фаланга вашего безымянного пальца… Проверка крепления оборудования не проводилась уже сто лет… Вы можете, конечно же, подать в суд на клинику…

– Я знаю кое-что о суде, – произнес Арсений. – В Евангелии от Иоанна сказано: «слушающий слово Мое на суд не приходит». И… думается, что речено это обо всех добрых людях, которые исполняют свой долг, не обращая внимания ни на какие помехи. То есть вот о таких, как вы. И как другие работающие здесь, кого я успел узнать.

Тогда из-за спины профессора выступил, вдруг, ассистент Грицко. И он склонился над хитрою металлической койкой, на которой был простерт Веспов, и бережно пожал искалеченную его руку. При этом ординатор и студент-практикант, стоящие чуть поодаль, иронично переглянулись: ведь вот! – чего только отошедший после операции больной не городит!

– Я, знаете ли, формально даже как бы не христианин… – кашлянув, начал задумчиво говорить Андреев, – но, тем не менее…

– Вы – христианин , – с улыбкою произнесла Дайна, входя в палату.

20.10.2005 (редакция 29.12.2007)

Изнанку этой истории рассказал мой друг. Ее лицевую сторону освещала пресса, хотя и довольно скупо: явив набор телеграфных штампов, стандартный для нестандартных случаев. Но это было весьма немало для тех времен. Достаточно, чтобы на слуху стало имя человека, о котором пойдет здесь речь.

Талантливый художник, он мог бы обрести славу кистью, а не в результате роли в кровавой драме.

Но та и другая слава, увы, нередко гуляют об руку по этой земле…

Художник этот был родственник моего друга. Не только близкий по крови – друг мой принимал к сердцу все, касающееся его души, его жизни. Поэтому история потрясла его. И до сих пор он перечитывает со слезами на глазах некоторые письма, с ней связанные.

И даже он предпринял самостоятельное расследование, не удовлетворившись результатом официального. Была ли от сего польза? Трудно сказать. Мой друг обнаружил факты, которые ускользнули от внимания государственных органов. Или на которые, может быть, сознательно закрыли глаза. По соображениям незамысловатым и… не делающим особой чести.

Но безусловный вывод оказался все равно лишь один: история не из тех, которые позволяют надеяться объяснить всё .

Впрочем, родилась версия .

Что представляет она собой? Друг мой сопоставил открытые им нюансы – и факты общеизвестные. И у него сложилась концепция… некоторая гипотеза происшедшего. Она мне кажется глубже официальной. И она ближе к истине, вероятно, хотя и обязательно вызовет недоверие лиц, предпочитающих подход сугубо рационалистический.