метаморфозы. Однако я не хотел вас особенно обидеть. Да, так я говорю, раньше можно было бы доносик сделать, но теперь этот номер не пройдет. Много есть на это причин, и в частности есть одна, которую пришло время упомянуть. Честно говоря, я удивляюсь, что вы не задали мне одного интересного вопроса, который, как деловой человек, должны были бы задать.

Стойте, стойте, вскинулся Привалов, я знаю, что вы имеете в виду. Ведь у Кувалдиных, то есть Гвоздецких, должны же быть родственники за границей, а?

Так, так. Должны, а раз должны, то значит и есть. Я ведь уже говорил, что в Париже тоже собрался маленький архивчик по свистуновским делам. Так вот, и у этого архивчика есть хозяин. Был бы архив, а хозяин найдется. У гаишника Гвоздецкого в Париже есть сестра. Дело в том, что старик Гвоздецкий, родивший в 1893 или там 94 году Свистунова, а в 1896 году будущего гаишника Гвоздецкого, и в старости не успокоился. Его мулатка в 1920 году приказала долго жить. Рак, непобедимая болезнь. И тогда Гвоздецкий, которому в тот момент было всего только 50 лет, женился еще раз. Как вы думаете на ком?

Опять на еврейке, беспокойно спросил Привалов, втайне надеясь, что это будет не так. Что-то уж слишком много было тут евреев.

Нет, сказал Копытман. Хватит евреев. Под старость граф перестал оригинальничать. Но нельзя сказать, что он сделался и вовсе благоразумным. На этот раз его избранницей оказалась некая пани Спыхальска.

Только поляков нам не хватало, поморщился Привалов.

Это судьба, строго сказал Копытман. Русских проблем без поляков не бывает. Я, по правде говоря, никогда толком не знал, где кончается русский вопрос и начинается польский и наоборот. Но я продолжаю. Полячка родила Гвоздецкому дочь мгновенно. Это произошло в 21-м году. Обе панны живы и сейчас, дочь не так уж и старая. При этом дочь замужем за американским миллионером. И живут они на острове Майорка. Вот куда нити идут.

Уф, сказал Привалов. Ну и ну. Вот тебе и семья железнодорожного служащего. Кто бы мог подумать? Ну ладно, однако. Значит, польская панна и американский миллионер. Что это может для нас означать?

Прежде всего, сказал Копытман, что Кувалдины могут установить с ними контакт. И тогда, если их здесь как-то тронут, или оскорбят, или попытаются отобрать у них архив, они с помощью своих родственников подымут весь свободный мир на ноги и создадут вокруг Свистунова такую атмосферу, в которой нам с вами дышать будет трудно.

Кувалдин партийный человек, возразил Привалов. Вряд ли он захочет так себя скомпрометировать. Чего ему искать на Западе? Он и так при деле.

Он, конечно, не станет связываться. Но вот молодая Юлия может захотеть. За нее никак поручиться невозможно. Чего вы хотите от молодежи. Вот даже мой сын — а ведь ему под пятьдесят и он получил воспитание в совсем другое время. Впрочем, я уже это вам рассказывал. Короче говоря, молодежь явно смотрит на Запад.

Я тоже молодежь, возразил Привалов, и я на Запад не смотрю. Молодежь всякая бывает.

Вы — совсем другое дело. У вас своя и пока что вполне доброкачественная собственность. У вас тут функция. А у Юлии еще все впереди. Ей еще бороться надо. И бороться она может по-разному. Еще пять лет назад, когда вы начинали, существовал только один рынок. Теперь рынков два. При этом престиж черного рынка растет на глазах. Вы видите, как интеллигенция забеспокоилась? Уже совершенно неясно, что делать: то ли в партию вступать, то ли в Израиль подавать. Некоторым, конечно, везет, и они устраиваются на двух стульях. А некоторые не могут решить, какой стул надежнее и красивше. На некоторых посмотреть — на них лица нет. Так и не надо, я скажу. Хотели свободы выбора — получайте свободу выбора. За что боролись, на то и напоролись.

Стоп, стоп, стоп, перебил Привалов, видя, что Копытмана опять понесло. Не отвлекайтесь. Значит, вы думаете, что Юлия может выбрать черный рынок? Вы ее хорошо знаете?

Я видел ее три раза, отвечал Копытман, мне достаточно. Юлия может податься на черный рынок со своим товаром. У нее родственники в Париже, это ее совсем с ума сводит. Вся надежда тут на бабку.

Это бывшую Герцог-Гвоздецкую, что ли, оживился Привалов. Ага, надо думать, она — женщина старинных взглядов.

Отчасти так, согласился Копытман. Все же примите во внимание, что она старая большевичка, к тому же всю зрелую жизнь прожила в надежном укрытии на хорошем пайке. Но главное даже не это. У нее сын — ответственный ученый. Она ему зла не хочет. А кроме того, она старуха. Это очень важно, по себе знаю. Старики вообще инертны. Но и это не главное. Они опытные и в людей не верят. Они, может, и знают, что советская власть дерьмо, но справедливо сомневаются, что какая-то другая власть может быть намного лучше.

Может быть, она вообще не захочет пускать в ход архив, выразил надежду Привалов.

Это вряд ли. Думаю, что скорее наоборот. Семейное честолюбие у нее есть. Я почти уверен, что ей надоело существовать в виде вдовы Кувалдина. Вряд ли она вспоминает, что она бывшая Герцог. Но вот что она бывшая Гвоздецкая — это она очень даже вспоминает. Мне один мой человек докладывал, что она теперь всюду представляется как Гвоздецкая, оставаясь формально Кувалдиной. И охотно вспоминает, что Гвоздецкий был граф. Вы понимаете, насколько выигрышно сейчас ее положение? Как вдова двух гаишников, она может чувствовать себя в полной безопасности. А как человек, находящийся в полной безопасности, она всем может хвастаться, что бывшая графиня. Она же и еврейка. Так что весь букет налицо. О! Заметим еще, что подобное сочетание придает ей особенный шик само по себе. В этом есть что-то авантюрно-ироническое, как теперь говорят, абсурдное, а это в большой моде. Я говорил, зря Беккета, соколики, переводите, потом хлопот не оберетесь. Конечно, я был прав.

Да. Так старуха совсем с ума сошла. Села, говорят, писать мемуары. Про арест мужа. Она теперь, оказывается, была знакома с Андреем Белым и с Федором Панферовым. Ну и, разумеется, со Свистуновым. А тут даже не знакомство, а бери выше, родство. Как вам это нравится?

Мне это очень нравится, ответил Привалов, в том смысле, что мне это совсем не нравится. Мемуары-то уж во всяком случае будут для черного рынка, и один черт знает, что она там понапишет.

Не скажите, не скажите,