Орлов, по существу, критически относился к истинно верующим сторонникам вроде Хемингуэя. Сам Орлов, принимая решения на работе, подходил к вопросам цинично и реалистично, а не с точки зрения идеологии или веры. Годы спустя он предположил, что Хемингуэй, попав в ловушку собственной системы взглядов, не знал, когда остановиться: «автор и люди вроде него были основной движущей силой войны в том смысле, что они склоняли мировое мнение в пользу республиканцев… а это лишь напрасно продлевало войну».

Хемингуэю, если бы он знал об этом, наверняка понравилось бы мнение Орлова о влиянии его персоны. Он считал себя более влиятельным, чем был на самом деле, и верил в то, что другие ловят каждое сказанное и написанное им слово об Испании. Молодой писатель-коммунист Альва Бесси, например, очень удивился, когда узнал об уверенности Хемингуэя в том, что это его выступление в Нью-Йорке в жаркий июньский день 1937 г. сподвигло Бесси отправиться в Испанию и вступить в батальон имени Авраама Линкольна — сформированную Коминтерном в основном из американцев часть, сражавшуюся за Республику. В своих воспоминаниях «Люди в бою» Бесси приводит слова Хемингуэя о том, что «[его] выступление заставило многих парней приехать сюда». У этого человека, продолжает Бесси, «гипертрофированное самомнение… Я решил отправиться в Испанию задолго до того [как услышал его выступление]. Я пытался убежать от своего брака».

На поле боя Хемингуэй выступал то в роли свидетеля событий, то в роли участника сражения. Он прошел немало километров бок о бок со своими коллегами — американскими журналистами Джеем Алленом из Chicago Tribune и Гербертом Мэттьюзом из The New York Times — и не раздумывая откладывал блокнот и ручку, когда сторонникам Республики требовалась его помощь. Однажды в декабре 1937 г. Хемингуэй показал Аллену, как защитить барабанные перепонки во время воздушного налета (нужно зажать карандаш зубами, чтобы рот был открытым), а потом позвал его с коллегами помочь вытащить застрявшую в грязи пушку и буквально вышел из себя, когда Аллен отказался, заявив, что его наняли писать, а не воевать. Не по душе Хемингуэю пришлась и последовавшая за этим лекция по законам войны, которые запрещали репортерам иметь личное оружие.

Хемингуэй вновь бросился помогать бойцам в один из солнечных дней весной 1938 г. Он вместе Джо Нортом (знаменитостью из журнала New Masses) и Мэттьюзом ехали по горной дороге в Испании позади грузовика с юнцами в кузове, которые распевали республиканские песни и поднимали сжатые кулаки в знак приветствия. Это было удивительно трогательное зрелище. В следующий момент грузовик не вписался в поворот и перевернулся, мальчишки вывалились на дорогу. Хемингуэй выскочил из автомобиля и бросился оказывать первую помощь, а Мэттьюз вытащил блокнот и стал задавать раненым вопросы. Как вспоминал Норт, Хемингуэй орал, чтобы Мэттьюз катился ко всем чертям, пока он не прикончил его, а у самого Норта было чувство, что они с Хемингуэем — родственные души.

К весне 1938 г. нейтральные наблюдатели стали отворачиваться от Республики. Националисты укрепляли свои позиции в северной части страны и наносили удары по югу, чтобы разделить на части остававшуюся в руках республиканцев территорию. К концу марта даже Хемингуэй решил, что надо готовиться к худшему, и стал вместе с двумя другими журналистами просить американские посольства во Франции и Испании помочь в возвращении на родину американцев, участвовавших в войне, особенно раненых. Он вновь был готов взвалить на себя не только сбор средств и организационные вопросы. Хемингуэй, однако, всеми силами старался держать это в секрете, поскольку не хотел создавать впечатления, будто он потерял веру в Республику, и испытал огромное облегчение, когда военная ситуация «невероятно» стабилизировалась несколько дней спустя.

Когда Хемингуэй и Мэттьюз пересеклись с Бесси на фронте в начале апреля, Хемингуэй опять звучал как ярый сторонник Республики. Их встреча произошла недалеко от городка Тортоса, где полуобученные пехотинцы из батальона имени Авраама Линкольна пытались сдержать мощное наступление фашистов. Бесси был не слишком высокого мнения о Мэттьюзе, которого считал «озлобленным», «неулыбчивым» и «аскетичным». Высокий, более грузный, розоволикий Хемингуэй казался «одним из самых великодушных людей, которые когда-либо встречались ему». Он был «нетерпеливым… как большой ребенок» и буквально засыпал вопросами о боях. Хемингуэй не собирался вешать нос. Он хвалил коммунистов за их «примерную, неослабную агитацию и безусловную лояльность», которые помогли создать сплоченную антифашистскую армию. На его взгляд, война вступала в новую фазу, а сила сопротивления правительственных войск возрастала по той причине, что люди повсеместно сатанели все больше и больше при виде того, как фашисты хладнокровно убивают «женщин, детей и стариков».

Пока существовали хоть какие-то шансы на победу, все сказанное и написанное Хемингуэем о войне обычно воодушевляло и шло на пользу Республике. Идея заключалась в создании народного фронта против фашизма. Его статьи для североамериканской службы новостей, не говоря уже о том, что он писал для советской газеты Правда, было в равной мере и пропагандой, и репортажем. Он клеймил фашистов, и особенно их обыкновение бомбить гражданские цели, что, с его точки зрения, было равносильно убийству. Он описывал лишения, страдания и мужество Республики. Он защищал правительственные войска от обвинений в зверствах и призывал демократические страны отказаться от политики невмешательства.

Как и многие другие, Хемингуэй страстно верил в то, что именно в Испании фашизм будет остановлен. Если демократические страны так и не начнут действовать и фашисты победят, то они «обречены». Он не вдавался в недостатки Республики и не хотел освещать войну с точки зрения националистов. Его просили об этом, но он всего один раз попробовал без энтузиазма встать на их позицию. Хемингуэй даже отказался редактировать новый журнал Ken, после того как в нем опубликовали пару антикоммунистических комиксов. По его мнению, «охота за красными» могла разрушить народный фронт.

В написанной в 1937 г. пьесе Хемингуэя «Пятая колонна» речь шла о поимке шпионов. Это история американца по имени Филип Ролингс, который, как и Хемингуэй, живет в отеле Florida в Мадриде со своей подругой-блондинкой и является завсегдатаем бара Chicote. Однако, в отличие от Хемингуэя, он по роду своих занятий не писатель. Ролингс называет себя «полицейским», специалистом по «контршпионажу», который «подписал бессрочный договор на участие» в «необъявленных войнах». Ролингс изъясняется такими рублеными фразами, как «Мое время — это время партии» и «О приказах я знаю только одно. ИХ НАДО ВЫПОЛНЯТЬ». Он был в Испании около года и работал на горбоносого офицера службы безопасности по имени Антонио. Прототипом для этого персонажа, по мнению большинства исследователей, стал беспощадный агент тайной полиции по имени Пепе Кинтанилья (брат артиста Луиса Кинтанильи, с которым Хемингуэй подружился до войны). Ролингс с успехом разоблачал шпионов — «членов тайной „пятой колонны“»: он держал ухо востро, когда ходил по городу, и с пристрастием допрашивал арестованных. Он даже провел рейд для ликвидации конспиративного наблюдательного поста фашистов, который корректировал артиллерийский огонь по Мадриду, направляя его на гражданские объекты. Читателю предлагалось самому решить, нужны ли такие люди, как Антонио и Ролингс, для выживания Республики.