по гребцам, и дирижабль устремился к Горловке с удвоенной скоростью.

Скорость была такой высокой, что Горловку едва не проскочили.

— Вон она! — крикнул кто-то, указывая вниз.

Я обернулся в указанном направлении и различил несколько редких огоньков.

— Горловка! Горловка! — загомонили гусары.

Весла с правой стороны заколотили по воздуху, поправляя курс. Через некоторое время мы оказались поблизости от огоньков. Стали различимы избы и окружавшие их отдельные деревья.

— Туда держи, — скомандовал Зимин гребцам. — И цыть мне! Чтоб ни звука! Спугнуть можем, родимых, — добавил он с опаской.

Я сжал в руках рукоять сабли и принялся дожидаться посадки. Драки драками, но настоящее боевое крещение я принимал впервые.

Дирижабль затормозил над поляной с одиноко стоявшей посреди нее березой. Гребцы свое дело сделали — дальше за дело взялась профессиональная команда военных. Вскоре воздушное судно удалось заякорить за березу — одним якорем, но весьма надежно. Два других даже не выбрасывали.

Неслышными тенями скользнули гусары по веревочной лестнице. Однако, находящиеся в деревне люди что-то услышали, а может, нюхом почуяли. Из домов раздались истошные женские визги. Гусары рванулись на них, словно почуяли добычу.

Я находился рядом с Зиминым, держа майорскую саблю наголо. Вдвоем мы перепрыгнули через невысокий плетень и побежали в направлении избы. Из избы как раз выскочили две девицы и, продолжая вопить, кинулись в разные стороны.

— Чего ворон считаешь? Лови, давай, — крикнул Зимин.

Сам он кинулся за одной из девок, вскоре нагнал и ухватил за подол. Подтянул к себе и крепко обнял за талию. Девица визжала и отбрыкивалась, но освободиться от Зимина было не так просто.

Спохватившись, я кинулся за второй сбежавшей девчонкой.

«Ему человечество спасать, а он за юбками гоняется!» — вставил внутренний голос.

Я даже не стал с ним разговаривать. Война есть война, на войне свои суровые законы.

Девчонку я догнал у самой опушки и, по примеру Зимина, ухватил за талию. Потащил обратно к дому. От других домов раздавались вопли, иногда сердитая гусарская брань. Сопротивление было сломлено почти сразу. Зимин уже махал мне рукой от небольшого бревенчатого сруба, который я определил как баню.

— Андрюха, сюда ее затаскивай!

Я затащил девчонку в предбанник. Зимин уже раздевал свою, а раздев, хлопнул по попе, отправляя в парилку. Девицы, понимая неизбежность случившегося, уже не визжали, а лишь повизгивали, стаскивая с себя одежду.

В бане было жарко: вероятно, ее недавно топили. Зимин принялся расстегивать гусарский мундир и стягивать рейтузы, я стащил футболку и снял джинсы.

— В Горловке еще не бывали! — пояснил Зимин.

— Я слышал, — кивнул я.

Голые, мы вошли в парилку.

— Начинайте. Знаете, что делать, — бросил Зимин девицам.

Те переглянулись, взяли мочалки и принялись отмывать наши усталые тела. Девчонки, хотя ловили их в темноте, практически не разбирая, попались симпатичные и умелые — из тех, которые коня на скаку остановят, в горящую избу войдут. Они даже веником хлестали профессионально!

Это было блаженство, которое длилось в течение часа, наверное. Не знаю, я потерял счет времени. Когда из предбанника раздалась мелодичная трель, я лишь повернул голову, соображая, кто мог позвонить мне в 1812 год. Но, судя по тому, как вскочил с лавки и убежал в предбанник голый Зимин, звонили ему.

Кажется, Зимин что-то мне кричал, но я не слышал. Я снова отключился, переворачиваясь со спины на живот, а надо мной продолжали колдовать лучшие на свете девчонки.

«Что-то не так!» — неожиданно вскрикнул внутренний голос.

«Все хорошо», — успокоил я его.

«Идиот! Я тебе говорю, что-то не так!»

Когда я открыл глаза и посмотрел на девчонок в следующий раз, одна из них, погрудастей, расчесывала второй волосы. Идиллическая в своей патриархальности картинка. Но что-то меня действительно насторожило. Минутку, а где майор Зимин? Что-то давно не было слышно майора Зимина.

Я поднялся с лавки и отправился поглядеть в предбанник. Гусарская форма майора Зимина исчезла. Следовательно, Зимин оделся и ушел. Впрочем, он же кричал…

С проклятьями я выглянул из бани. Начинало рассветать. Дирижабль вместе с майором Зиминым и остальными гусарами поднимался в воздух.

— Стой! — заорал я.

Ухватив с лавки одежду, в чем мать родила бросился я за улетающим дирижаблем. С дирижабля меня заметили и сбросили веревочную лестницу.

— Жми, Андрюха! — кричал майор Зимин, свешиваясь с бортика. — Улетаем!

А то я сам не видел.

Огромными прыжками нагонял я дирижабль с волочащейся за ним веревочной лестницей. В левой руке у меня была схваченная с лавки одежда, а правой рукой я надеялся зацепиться за веревочную лестницу. Могли бы и приземлиться, конечно: минут десять отняло бы, не больше.

Майор Зимин, словно услышав мои мысли, воскликнул:

— Извини, Андрюха, остановиться не можем. Министр позвонил, серчает. Срочно требует дирижабль. Так что догоняй!

Я догнал веревочную лестницу и ухватился за нее. В этот момент воздушное судно резко ушло вверх, и я повис на веревочной лестнице, ухватившись за нижнюю перекладину.

— Подтягивай его, — услышал я сверху.

Лестницу потянули. Я еле удерживался на одной руке, во второй у меня была зажата одежда. В одежде находился, во-первых, айфон и эмоушер — недешевые гаджеты, надо заметить, — а во-вторых, первертор, от которого зависела судьба человечества. Я не мог оставить человечество в трудный для него час, поэтому удерживался за веревочную лестницу на одной руке. Хотя из последних сил.

Собственно, так и случилось: силы оказались последними. Когда до спасительной корзины оставалось совсем немного, рука моя соскользнула, и я свалился вниз на кусты орешника. За то время, что я удерживался за веревочную лестницу, дирижабль отдалился от Горловки на приличное расстояние, поэтому я свалился на значительном удалении от людей.

— Держись, Андрюха! — донеслось до меня сверху прощальное.

— Чтоб тебя! — выругался я.

По счастью, я практически не пострадал, отделавшись несильными царапинами и ушибами. Хуже было другое. В левой руке, в которой я зажимал схваченную с лавки предбанника одежду, обнаружилась лишь куртка. Все остальное, включая джинсы, футболку и трусы, исчезло в неизвестности. Я даже не знал, оставил я их впопыхах в предбаннике или они свалились на землю во время моего недолгого, но отчаянного полета на веревочной лестнице. Поэтому возвращаться за одеждой в Горловку смысла не имело. Что-то — нет, не внутренний голос, этот молчал, как убитый — подсказывало: возвращаться не стоит. В деревне могли находиться не только женщины, но и мужчины. Не знаю, что с ними сделали гусары — связали, наверное, — но теперь мужчины освобождены, а у меня даже сабли нет. Зиминскую саблю я оставил в предбаннике. Но сабля была единственной потерей, о