— Меня предупреждали, что ваши соотечественники изощрены в любезностях, — проворчал он.

— В особенности монахи, — фыркнул пожилой человек, сидевший по правую руку от Софии, и гости рассмеялись громче прежнего.

— Бывшие монахи, — подчеркнул я, глядя красавице прямо в глаза. На этот раз она не отвела взгляд и вдруг так напомнила мне Моргану, что я чуть не задохнулся от наплыва чувств.

— Протестую от имени моих земляков, — вмешался темноволосый юноша, мой сосед слева. Внешне он и впрямь смахивал на итальянца, хотя по-английски говорил без акцента. — Или, вернее, от имени земляков моего отца, — уточнил он. — Не понимаю, отчего мы стяжали среди англичан репутацию соблазнителей. Увы, я подобного таланта лишен! — Он вскинул руки, как бы признавая поражение, и вся компания расхохоталась.

Похоже, молодой человек лишь прикидывался скромником: он был красив, изысканно одет, борода и усы тщательно подстрижены. Обернувшись ко мне, он дружески протянул руку:

— Джон Флорио, сын Микеланджело Флорио из Тосканы. Рад знакомству, доктор Бруно из Нолы. Ваша слава бежит впереди вас.

— Которая из них? — спросил я, вновь вызвав общий смех.

— Мастер Флорио — достопочтенный ученый, знаток языков, каким был и его отец, — вмешался ректор. — Он составляет книгу пословиц разных народов. Не сомневаюсь, он и сегодня потешит нас очередными находками.

— Чем женщина набожней, тем ей обожанье дороже, — не замедлил порадовать нас Флорио.

— Это правда, — подтвердила София, притворяясь смущенной; Флорио так и засиял.

— Благодарю вас. — Ректору все труднее было удерживать на лице улыбку. — Доктор Бруно, я подумал, что вам, возможно, будет затруднительно вести беседу на английском языке, и потому посадил рядом с вами земляка-итальянца.

— Весьма любезно с вашей стороны, — поблагодарил я. — Я годами учился английскому языку у путешественников и ученых собратьев, но практики у меня маловато.

— Мой отец, как и вы, бежал из Италии, спасаясь от инквизиции, он был приверженцем Реформы, — заговорил Флорио, наклоняясь ко мне. — Он приехал в Лондон, получил место в доме лорда Берли, а затем преподавал итальянский язык леди Джейн Грей и принцессе Елизавете.

— Значит, он не страдал в изгнании, — подытожил я.

— Всякое изгнание — страдание! — вспыхнул вдруг пожилой человек рядом с Софией. — Можно лишь удивляться жестокости человека, подвергшего этому своего коллегу, не правда ли, Роджер? — И он подался вперед, впившись взглядом в человека, сидевшего по другую руку от девушки; это был крупный мужчина лет пятидесяти, широколицый, с густой, едва начавшей седеть бородой и здоровым деревенским румянцем. Он отвернулся в смущении. — А тем более на своего друга, — безжалостно закончил обвинитель, после чего повисло неловкое молчание.

— Моему отцу и впрямь повезло с покровителями, — торопливо продолжал Флорио, заполняя неловкую паузу, — хотя нас вторично изгнали — уже из Англии, — когда я был ребенком, а к власти пришла Мария Кровавая.

— Упокой, Господи, ее душу, — благочестиво пробормотал все тот же пожилой человек.

На этот раз ректор не выдержал:

— Прошу вас, доктор Бернард!

— О чем вы меня просите, ректор? — Доктор Бернард жестом указал на меня, длинные белые волосы разметались вокруг его лица, будто птичье оперенье. — Я должен соблюдать осторожность в присутствии монаха-расстриги, как бы он не донес на меня графу Лестеру? — Старик уставился на меня. Многих зубов у него недоставало, ему, должно быть, уже перевалило за семьдесят, глаза его слезились, но смотрели зорко. Резкие черты лица с глубоко запавшими щеками рельефно проступали в пламени свечей — наверное, дети его боятся. — Меня сделала профессором сама королева Мария тридцать лет тому назад, когда поборников новой веры изгнали из университета, и я остаюсь на этой должности при всех переворотах, хотя друзья мои давно мертвы или отправлены в отставку, и сам я отрекся от старой веры. — Он рассмеялся, как мне показалось, над самим собой, но тут же снова стал серьезен и, ткнув в меня пальцем, спросил: — А вы разве не католик, доктор Бруно?

— Я итальянец, — спокойно ответил я, — а значит, воспитан в лоне Римско-католической церкви.

— Боюсь, здесь никто не будет молиться с вами на латыни. В Оксфорде уже не осталось католиков, ни одного не осталось. Никто здесь не хранит старую веру. — Он покачал головой, и голос его преисполнился печального сарказма. — Все мы подписали присягу, чтобы спасти свою шкуру, перешли в англиканскую веру, как нам было приказано, ибо все мы — верные подданные, не правда ли, джентльмены?

Все что-то забормотали, соглашаясь с последним утверждением, а ректор совсем разволновался:

— Уильям, Уильям, прекрати!

— Во всяком случае, такими мы кажемся. Но ни один человек в Оксфорде не есть то, чем он кажется, имейте это в виду, доктор Бруно. Да и сами вы, думается мне, прикидываетесь не тем, кто вы на самом деле.

Я поднял глаза и встретился взглядом с доктором Уильямом Бернардом. Тревога кольнула мое сердце: этот своенравный и сварливый старец, похоже, был чересчур проницательным. В мои мысли он проник, кажется, уже слишком глубоко. Я склонил голову и мысленно взмолился о том, чтобы его пронзительный взгляд оторвался от меня. К счастью, желанный перерыв в разговоре тут же и настал благодаря появлению слуг, которые внесли вареных каплунов с черносливом, заливную телятину и добрый кларет.

Пока слуги суетились вокруг стола, наполняя наши тарелки, я подался вперед, чтобы вовлечь в разговор Софию Андерхилл, но в этот момент со мной заговорил сидевший напротив меня бородач.

— Роджер Мерсер, — представился он мне густым баритоном. Акцент, как мне показалось, указывал на то, что он происходит из Западной Англии. Он протянул мне руку через стол. — Мы все рады свести знакомство с вами и с нетерпением ждем завтрашнего поединка между вами и ректором.

— Полно, полно, Роджер, — вновь засуетился бедняга ректор. — За столом мы ни словом не должны упоминать завтрашний диспут. И я, и мой уважаемый гость приберегаем аргументы для дебатов, ведь так, доктор Бруно? Будем, как говорится, держать порох сухим.

Я кивнул в знак согласия, но Роджер Мерсер протестующе вскинул руку.

— Не беспокойтесь насчет диспута, ректор, я другое хотел сказать: я мечтал о встрече с доктором Бруно с тех самых пор, как прочел опубликованный в Париже труд «О тенях идей».

— Кажется, колдун Чекко д'Асколи, которого сожгли как некроманта, упоминал эту книгу — сочинение о черной магии, приписываемое им Соломону? — Доктор Бернард наклонился вперед, загородив от меня Софию.

Она отодвинулась, чтобы не мешать нашей беседе, а сама продолжала разговор с явно очарованным ею Флорио. Я вынужден был против собственного желания отвечать Бернарду.

— Книга, упомянутая Чекко, так и не была найдена, — ответил я, повысив голос, чтобы старику было слышно каждое слово. — Название у нее хорошее, вот я и позаимствовал его, но мой трактат посвящен мнемотехнике, искусству памяти, которое разрабатывали еще древние греки. К некромантии это не имеет ни малейшего отношения, господа! — Я заставил себя рассмеяться.