— Значит, Гермес Трисмегист не был магом? — тихо переспросила София, не отводя от меня глаз. Кажется, она была разочарована.

— Он много писал о скрытых свойствах растений и камней и об устройстве Вселенной, — ответил я. — Одни называют это алхимией или природной магией, другие — научными исследованиями.

— Исследования скрытых и запретных областей именуются чернокнижием, — сурово заявил ректор.

— Удалось ли ему найти действующую магию? — настаивала девушка, не обращая внимания на отца.

— В каком смысле действующую? — уточнил я.

— Мог ли он с помощью магии как-то воздействовать на окружающий мир, хотя бы менять мысли и поступки людей? Описал ли он, как это можно сделать? — Глаза ее разгорались все ярче, в нетерпении девушка почти легла грудью на стол, чтобы оказаться ближе ко мне.

— Рецепты заклятий? — рассмеялся я. — Боюсь, чего нет, того нет. Герметика, магия Гермеса, если уж называть это магией, учит неофита проникать в тайны космоса с помощью естественного света разума. Гермес не научит вас, как приворожить возлюбленного или как заставить его соблюдать верность — по этому поводу лучше обратиться к деревенской колдунье.

За столом при этих словах послышался смех, а девушка сильно покраснела — боюсь, я нечаянно угадал истинную ее мысль. Чтобы не смущать собеседницу, я поспешно продолжал:

— Однако германский алхимик Генрих Корнелий Агриппа рассуждает о подобных вещах в упомянутом доктором Роджером Мерсером трактате об оккультных науках. Он пишет, что в магии возможно использовать и небесные образы, и образы, создаваемые нами самими для наших целей. К примеру, говорит он, чтобы вызвать любовь, нужно создать изображение любовников, слившихся в объятиях.

— Но как? — подхватила София.

Тут ректор многозначительно кашлянул: в залу вернулись слуги, чтобы сменить блюда.

— Чрезвычайно поучительная беседа, доктор Бруно. — Ректор нарочито приветливо, похлопал меня по плечу. — Я так и знал, что общение с вами, ваши необычные идеи оживят наш скромный колледж. Но теперь, до перемены блюд, мне бы хотелось познакомить вас и с другими руководителями колледжа. Хотя я, конечно, с удовольствием послушал бы еще о Гермесе, — неискренне добавил он.

После этих слов ректор вскочил и засуетился, пересаживая сотрапезников, и загнал меня на противоположный конец стола к трем гостям, с которыми я еще не имел возможности побеседовать.

Слуги внесли приправленную говядину в серебряных блюдах и к ней овощной гарнир. Супруга ректора воспользовалась паузой в разговоре и всей этой суетой, чтобы удалиться, сославшись на головную боль и вежливо извинившись передо мной за то, что она, мол, была никуда не годной хозяйкой. С виду она казалось болезненной и склонной к меланхолии. Я припомнил рассказ ректора. Мне доводилось и прежде наблюдать схожие симптомы у женщины, лишившейся ребенка, — порой они сохраняются много лет, как будто разум матери поражен изнурительной болезнью и не может оправиться, — я от души пожалел несчастную. И подумать только, это увядшее создание приходится матерью преисполненной жизненных сил девушке, которая сидит за столом.

Вторая половина ужина была гораздо менее оживленной, чем первая. Разговор с Софией прервался. Напротив меня сидел теперь мастер Уолтер Слайхерст, казначей колледжа, — костлявый человек моего примерно возраста, с тонкими губами, узкими щелочками подозрительных глаз. Возле него сидел доктор Джеймс Ковердейл, пухлый мужчина лет сорока, с копной темных волос, коротко подстриженной бородой и самодовольным лицом. Этот назвался проктором — то есть, как он пояснил, в его обязанности входило поддерживать дисциплину среди студентов. По правую руку от меня оказался мастер Ричард Годвин, библиотекарь. Этот был постарше — лет пятидесяти на вид, — и его толстые, обвисшие щеки живо напомнили мне собаку-ищейку: казалось, этого человека облачили в чересчур просторную для него кожу. Правда, когда он улыбался, его мрачная физиономия преображалась. Все трое были со мной отменно приветливы, но втайне я сожалел о прерванной беседе с Софией. Очевидно, тема этой беседы была не по нутру ее отцу: теперь он усадил ее рядом с собой, на той же стороне стола, что и меня, и с таким расчетом, что заглянуть в лицо девушке и прилечь ее внимание я мог, лишь вопреки всем правилам этикета перегнувшись через моего соседа Годвина.

— Боюсь, доктор Бруно, вы уже отведали порцию «острого языка» по рецепту Уильяма Бернарда, — через стол обратился ко мне Джеймс Ковердейл.

— Этот человек, видимо, разочаровался в мире и в людях, — откликнулся я, убедившись предварительно, что Бернард сидит теперь далеко от меня и ничего не услышит.

— Со стариками это нередко случается, — печально кивнул Годвин. — За свои семьдесят лет он немало пережил, и это сказалось на нем.

— Если он будет с такой же откровенностью выступать перед студентами младших курсов, как сегодня перед коллегами, боюсь, скоро он разделит участь своего друга, — заявил Слайхерст; судя по тону, это его, впрочем, нисколько бы не огорчило. Разумеется, не слишком разумно судить о человеке по внешним признакам, едва познакомившись с ним, однако казначей не располагал к себе. С того самого момента, как нас усадили друг против друга, он пристально смотрел на меня — пожалуй, даже враждебно.

— Участь друга? — переспросил я.

Ковердейл вздохнул.

— Печальная это история, доктор Бруно, и не к чести университета. В прошлом году заместитель ректора, доктор Аллен, был отрешен от должности, после того как его уличили в том… — Ковердейл запнулся, явно подыскивая выражение помягче. — В том, что он нарушил присягу признавать королеву главой Церкви и остался приверженцем Рима.

— Вот оно что! И как же его изобличили?

— Поступил анонимный донос. — Похоже, Ковердейла занимала эта интрига. — Ну, апартаменты Аллена обыскали, и там обнаружилось большое количество запрещенной папистской литературы. А поскольку заместитель ректора — вторая по значению должность в колледже и в отсутствие ректора заместитель исполняет все его обязанности, можете себе представить, какой разразился скандал. Многих из нас вызывали в канцлерский суд и потребовали дать показания против него.

— Университет имеет собственный суд, с помощью которого поддерживает дисциплину, — елейным голосом пояснил Годвин, библиотекарь. — Хотя в делах государственного значения, разумеется, участвует и Тайный совет. Наш канцлер, граф Лестер, постоянно требует от глав колледжей, чтобы те полностью очистились от подозрений в приверженности Риму, так что ректору пришлось действовать быстро и обойтись с Алленом как можно суровее.

— Доктор Андерхилл прежде был духовным отцом графа, — вмешался Слайхерст. — Полагаю, он вам уже успел похвастаться. Он не мог бы спасти Аллена и при этом сохранить свою должность.

— И все же Аллен надеялся на снисхождение, — настаивал Ковердейл. — На милость графа и на верность своих друзей. Увы, его ждало жестокое разочарование.

— Думаю, ректор исполнил свой долг с тяжким сердцем. — Годвин метнул упреждающий взгляд на Ковердейла. — Всем нам прискорбно было свидетельствовать о заблуждениях нашего коллеги.