— Попрошу сдать оружие, — приказал альгвазил. — И следовать за мной.

— Напрасно вы так… — сделал Кеведо последнюю попытку договориться. — Я — рыцарь ордена Сантьяго…

— А я — Папа Римский.

Было совершенно ясно, что представитель закона намерен добиться своего во что бы то ни стало: мы ненароком забрели на его делянку, и на происходящее во все глаза взирала его паства. Четверо стражников обнажили шпаги и двинулись вперед, охватывая нас широким полукольцом.

— Если пробьемся и нас никто не узнает, это дело завтра же будет предано забвению. — Гуадальмедина прикрывал лицо плащом, и оттого голос его звучал сдавленно. — Если же нет, помните, господа: ближайшая к нам церковь — собор Святого Франциска.

Стражники, в своих черных одеяниях казавшиеся порождениями тьмы, меж тем приближались. Зрители под аркой хлопали в ладоши, радуясь представлению.

— Покажи им, Санчес, где раки зимуют, — весело крикнул кто-то из них, обращаясь к альгвазилу.

Тот неторопливо, сохраняя полнейшее самообладание, засунул за пояс свой жезл, правой рукой извлек из ножен шпагу, левой — достал длинноствольный пистолет.

— Считаю до трех, — сказал он, делая шаг вперед. — Раз…

Дон Франсиско де Кеведо мягко отодвинул меня в сторонку, оказавшись между мной и стражниками.

Гуадальмедина поглядывал на стоящего к нему боком капитана Алатристе, а мой хозяин невозмутимо пребывал на прежнем месте, прикидывая расстояние до стражников и очень медленно поворачиваясь всем телом к тому, кто был к нему ближе всех, но при этом не выпуская из поля зрения остальных. Я заметил, как граф, отыскав глазами стражника, на которого смотрел мой хозяин, тотчас перевел глаза на другого, как бы окончательно выбрав себе противника.

— Два…

Кеведо, пробормотав сквозь зубы свое излюбленное «Придется подраться», отстегнул пряжку плаща и обмотал его вокруг левой руки. Гуадальмедина свой плащ сложил втрое, приготовясь защищать им корпус от ударов, которые, судя по всему, должны были посыпаться градом. Я отодвинулся от дона Франсиско и сделал шаг к своему хозяину: тот уже взялся за эфес шпаги, а пальцами другой руки поглаживал навершие кинжала. До меня доносилось его размеренное, нимало не учащенное дыхание. Вдруг пришло в голову, что уже несколько месяцев — со дня взятия Бреды — не приходилось мне видеть, как он убивает человека.

— Три! — Альгвазил поднял пистолет и повернул голову к зевакам. — Именем короля!.. Да свершится правосудие!

Он еще не успел договорить, как Гуадальмедина разрядил в него свой пистолет, и от выстрела в упор альгвазила откинуло назад. Раздался женский вскрик, во мраке прошел по рядам зрителей гул ожидания, ибо наблюдать за тем, как режутся ближние твои, есть исконная забава испанского народа. В тот же миг Кеведо, Алатристе и Гуадальмедина выхватили шпаги, и семь обнаженных клинков сверкнули, столкнулись, лязгнули, высекая искры, стражники закричали «Именем короля! », загомонили зрители. Обнажив кинжал, я видел, как одного стражника граф в мгновение ока полоснул по руке, другого Кеведо ткнул в лицо, и тот, обливаясь кровью — а было ее, надо сказать, будто свинью закололи — отшатнулся к стене, зажимая рану, а третьему капитан молниеносным выпадом всадил в грудь две пяди Толедской стали и тотчас извлек клинок едва успев сказать «Матерь Божья», стражник повалился наземь, и кровь, черная, как тушь, толчками хлынула у него изо рта. Увидав, какая судьба постигла его товарищей, четвертый, недолго думая, бросился было прочь, но не преуспел в своем намерении — Алатристе заступил ему дорогу. Тут и я спрятал в ножны свой бесполезный кинжал и проворно подобрал валявшуюся на земле шпагу — ее выронил альгвазил, — поспев как раз вовремя: двое-трое зевак, введенные в заблуждение первоначальным развитием событий, решили поддержать стражников, однако все было кончено так стремительно, что они замерли и затоптались на месте, в растерянности переглядываясь, ибо Алатристе, Кеведо и граф со шпагами наголо выказывали полнейшую готовность к продолжению. Я примкнул к ним и стал в позицию, и рука моя, сжимавшая шпагу, дрожала — но не от страха, а от боевого задора: я бы отдал душу дьяволу, чтобы принять участие в стычке. Однако охота вмешиваться у зевак прошла: они благоразумно держались в сторонке, бормоча себе под нос в том смысле, что руки, мол, марать неохота, и что, мол, погодите, попадетесь нам еще. А мы отступили, не поворачиваясь к ним спиной и оставив на поле боя наголову разгромленного противника: один стражник убит наповал; упавший навзничь альгвазил если еще и дышал, то — на ладан; раненный Гуадальмединой зажимал, как мог, рассеченное предплечье, а пораженный клинком дона Франсиско, обливаясь кровью, стоял на коленях у стены.

— Будете помнить королевские галеры! — залихватски выкрикнул Гуадальмедина, удаляясь с места происшествия.

Это было хитро придумано: укрепить несчастного альгвазила во мнении о том, что именно солдат с галер он на свою голову задержал минуту назад, и на них списать удары шпагой, столь щедро рассыпанные нынешней ночью.

Лестный отзыв мной вполне заслужен, Я его снискал не без причины, Из врагов я нащепал лучины, К сатане отправил их на ужин.

Дон Франсиско де Кеведо на ходу и с ходу сочинил эти стишки, покуда шагал по улице Аринас к Аренальским воротам, отыскивая какую-нибудь еще не закрытую за поздним временем таверну, дабы отпраздновать победу добрым вином. Альваро де ла Марка одобрительно посмеивался.

— Здорово мы им дали, — приговаривал он, — здорово дали и ловко провели.

А капитан Алатристе, тщательно протерев лезвие шпаги извлеченным из кармана платком и спрятав ее в ножны, шел молча, погруженный в свои мысли, постичь которые не представлялось возможным. Я же, гордый, как Дон Кихот, нес шпагу альгвазила.

Диего Алатристе — без плаща, в расстегнутом на груди суконном колете поверх тщательно заштопанной чистой сорочки, со шпагой и кинжалом на поясе — стоял, прислонясь к стене какого-то особняка на улице Месон-дель-Моро, между кадками с геранью и базиликом и внимательнейшим образом следил за домом генуэзца Гараффы. Дело происходило поблизости от еврейского квартала, неподалеку от монастыря Босоногих Кармелитов и старого Театра доньи Эльвиры, и в этот час улицы были пустынны — лишь изредка появлялись прохожие, да какая-то женщина подметала мостовую и поливала цветы. В прежние времена, в бытность свою солдатом королевских галер Диего Алатристе часто бывал здесь, знать не зная, что по возвращении в шестьсот шестнадцатом году из Италии доведется ему провести довольно много времени в так называемом «Апельсиновом Дворе», служившем пристанищем и убежищем самым отчаянным и удалым севильским плутам. Вы, может быть, помните, господа: не желая подавлять восстание морисков в Валенсии, капитан вышел из полка, отправился в Неаполь, чтобы, по его собственным словам, «резать только тех басурман, которые могут сопротивляться», плавал на галерах, фа-бил турецкое побережье, а в пятнадцатом году с богатыми трофеями воротился в Италию и зажил в свое удовольствие. Счастье, как счастью и положено, оказалось недолгим: женщина, измена, отметина поперек щеки неверной любовницы, убитый наповал соперник — и вот уже Алатристе бежит из Неаполя, и капитан Алонсо де Контрерас по старой дружбе тайком сажает его на галеру, идущую в Санлукар и Севилью. И прежде чем перебраться в Мадрид, отставной солдат начал зарабатывать себе на пропитание шпагой, став эспадачином в этом новом Вавилоне, средоточии всех пороков, то есть днем отсиживался в убежище кафедрального собора, а ночью выползал оттуда и правил ремесло, которое человека храброго, ловкого, хорошо владеющего оружием, вполне могло прокормить. В ту пору такие легендарные головорезы, как Гонсало Ксенис, Гайосо, Аумада да и сам великий Педро Васкес де Эскамилья, короля признававшие только в карточной колоде, уже сходили со сцены: одни не сумели переварить свинцовую горошину, другие поперхнулись сталью, третьи подхватили пеньковую хворобу, от которой при их роде занятий уберечься было нелегко. Однако в убежище да и в тюрьме, где Алатристе также приходилось бывать регулярно, свел он знакомство с достойнейшими продолжателями их дела — мокрого, сами понимаете — умельцами и знатоками, мастерами колотья и резьбы, да и сам, блестяще владея всеми тонкостями своего ремесла, стал в сем славном сообществе человеком не из последних.