и папа встречали меня в аэропорту. Заплакала, когда увидела Ронду. Плакала, когда увидела мальчиков. И я плакала после своей громкой тирады, когда ты пришел сюда. Мне разрешено только три раза в день. Я уже превысила свою норму.

— Я никому не скажу, что ты превысила, и ты не скажешь. — Говорил он все еще тихо, а руки крепче обняли меня.

Я опустила голову, уткнулась лицом ему в шею и завела руки ему за спину, обняв так, как он обнимал меня. И проделывала я это с благодарностью Богу за то, что он не только сотворил Майка Хейнса хорошего парня, но и сохранил его за все эти годы таким.

— Расскажи мне о своих детях, — пробормотала я, не поднимая головы.

Майк понял, что я хочу сменить тему, и, поскольку он был хорошим парнем, он тут же поддался.

— Ноу — шестнадцать, почти семнадцать. Он увлекается музыкой. Играет на барабанах, гитаре и клавишных. Самоучка. У него хорошо получается. Они репетируют в гараже, можно сказать, что у него есть гаражная группа, так же он играет в баскетбол. Он высокий, симпатичный парень и хорошо играет в баскетбол, большинство девочек в старших классах думают, что он второе пришествие. Наш домашний телефон звонит бесконечно, я уже перестал отвечать и даже не утруждаю себя прослушиванием сообщений голосовой почты, потому что все они начинаются — «Ноу… (No (ноу) — нет. — прим. Пер.)

— Ноу? — Спросила я.

— Ноу на самом деле Джонас. До пятнадцати лет именно так мы его и звали. Затем он заявил, что будет Ноу. Решил, что это круто, не откликается, когда обращаешься к нему по имени. Думаю, что это скоро пройдет, это безвредное чудачество, поэтому называю его как он хочет. Его мать это раздражает, она считает это по-детски смешным, поэтому отказывается его так называть. Также при любой возможности она заявляет ему, что ее это раздражает, так как по-детски смешно. К счастью, он проводит с ней всего четыре дня в месяц, поэтому смирился, что она называет его настоящим именем.

— Это хорошо, — пробормотала я. — Но разве у тебя не двое детей?

Как только я задала вопрос, его руки рефлекторно сжались. Это кое-что мне сообщило, хотя я точно не могла сказать, что именно. Поэтому приподняла голову, посмотрев на него сверху вниз, ему не удалось скрыть тревогу, промелькнувшую в глазах, которую я заметила.

— Майк? — подсказала я.

— Кларисса. Моя дочь. Ей скоро исполнится пятнадцать. До прошлого года она была папиной Маленькой Дочкой. У нас были прекрасные отношения. Все было хорошо. Но сейчас она вступила в определенный период, — объяснил он.

— Какой период?

— Не знаю, — пробормотал он, а затем продолжил. — Скрытный. Угрюмый. Большую часть времени она ссорится со своим братом, постоянно со своей матерью и иногда со мной.

Об этом я знала многое и многое могла рассказать.

— Что говорит ее мать? — Спросила я.

— Мы с Одри не общаемся. Постановление суда. Я боролся за полную опеку над детьми и получил ее, что означает исчезновение алиментов. Она борется и винит меня. Так что не знаю, что она говорит на этот счет, кроме как через Риси, которая сообщает мне, что ее мать — сука. Примерно в таких выражениях.

Это звучало не очень хорошо.

Я решила углубиться.

— Скажу прямо, экспресс обучение знающей женщины невежественному мужчине с дочерью-подростком. Скрытность, угрюмость и склонность к спорам будут твоим бременем какое-то время, дорогой.

Он изучал меня и изучал внимательно. Я поняла, о чем он думает, надеясь, что он не будет этого вспоминать. Я не гордилась тем, что делала в подростковом возрасте, должно быть, он все понял, потому что на эту тему не произнес ни слова.

Вместо этого спросил:

— И сколько времени это дерьмо продлится?

— У нее начались месячные?

Он вздрогнул. Я ухмыльнулась.

Да, Папина Маленькая девочка превратилась в девушку. И мысль о том, что его девочка становится женщиной, была совсем не той, о чем ему нравилось думать.

Затем он ответил:

— Да.

— Тебе повезло, год, может быть, два. Но иногда может растянуться на пять лет.

— Черт, — пробормотал он, и моя ухмылка стала шире.

Затем моя ухмылка исчезла, я прошептала:

— Мы выходим из этого состояния. Обещаю.

Его руки разошлись, он скользнул одной вверх по моей спине. Другая соскользнула низко на мои бедра, в этот момент он снова внимательно изучал меня.

Затем кивнул, потому изменения во мне были на лицо, поэтому тихо сказал:

— Надеюсь, ты права.

— Ты сомневаешься?

Он отрицательно покачал головой, заявив:

— Я вижу в ней многое от ее матери. Это нехорошо. Не знаю, смогу ли я вытянуть из нее этих демонов или они укоренятся в ней на совсем.

— И эти демоны…? — подсказала я.

— Она хочет барахло, много разного барахла, которое я не могу позволить. И это барахло ей особо не нужно. И она недовольна, что не может его получить.

Я склонила голову набок и осторожно предположила:

— Дитя развода?

Он отрицательно покачал головой не в знак «нет», а в знак «Я не знаю», ответил:

— Посмотрим.

Я сняла с его живота руку, скользнула по его груди, по шее, обхватив его скулу, и поделилась:

— Мама, папа и Дэррин все время вторгались в мое свободное пространство, они никогда не сдавались. Когда я перешагнула дерьмо переходного возраста, они всегда были рядом. Вскоре после этого я поняла, что они всегда прикрывали мне спину. Я всегда помнила об этом, и это очень много значило для меня. Не знаю, малыш, у меня нет детей, но мой тебе совет — не отказывайся от нее.

— Я бы никогда этого не сделал, — пробормотал он, и я заподозрила, что он, действительно, не опустит руки. Его глаза встретились с моими, и он спросил: — Как долго ты здесь пробудешь?

— Ну, так как Дебби здесь на пару дней, завтра у меня поздний завтрак с семьей без стервозной сестры, и, если я останусь довольна их общим видом, мой самолет вылетит завтра днем. Если нет, мои планы витают в воздухе.

Он кивнул, потом наклонился, повернулся и перевернул меня на спину, и когда устроился, положив торс на меня, а ноги между моими ногами, тихо спросил:

— Твои вазы среднего размера продаются по