Но требовали «возврата к исконным нормам взаимодействия с природой», отчего их у нас прозвали исконниками.

– Я слышала это слово, в новостях говорили, что именно они устроили взрыв в переходе. – Я обернулась от озера (следила за так и маячившим неподалеку лебедем).

Лаки согласно кивнул:

– Да, они. Только про их связь с взрывом – глупые слухи. Я же там был. Просто у какого-то дебила баллон с бытовым газом взорвался, счастье, пустой почти. Исконники действуют иначе, и до нападения не «светятся». Хотя они это не нападениями считают, а «попыткой восстановить равновесие в природе». Первый раз они открыто заявили о себе в конце девяносто третьего, воспользовавшись неразберихой в Москве и на Урале. В Москве как раз осада Белого Дома шла, президент с Советом власть делили, поэтому никто не обратил внимания на сообщения с Урала. Потом уже люди задумались и вызвали группу деда – всех, кто был жив и в стране.

– А что произошло?

– Исконники запустили первую установку в одном из небольших уральских поселков. Энергии им хватило всего на полчаса, потом вся округа оказалась обесточенной, но этого было достаточно, чтобы в поселке произошли «непоправимые изменения», как написали в отчете. Тот, первый, довоенный эксперимент был иным, и на самом деле при небольшой затрате энергии привел к полной замене участков поверхности, а вот этот, у исконников, как и все их последующие нападения, – к… не знаю, как это точно сказать. Это был «винегрет» из двух пространств, выглядевший как кошмарный сон: сквозь одни постройки проступали другие, улицы вели в тупики, а то и жилые комнаты, подвалы, смешались даже время суток и сезоны. От самого воздействия люди не пострадали – те места, где находился хотя бы один человек, не «выворачивало», только в нескольких метрах от него начиналась катавасия. Но аварии, сердечные приступы, помешательство, я уж не говорю про обычный шок… Через полчаса все затихло, только в некоторых местах появились или исчезли небольшие постройки – те, в которых не было людей. Да еще появились два непонятных человека в необычной одежде и совершенно без памяти. Психически они были нормальны, но сильно истощены, и ничего о себе не помнили. Это были первые… – Лаки сжал кулак. – Я оказался здесь в результате третьего «эксперимента» – подросток, ничего о себе не помнивший, не умевший читать и писать, вернее не умевший делать это на языках этого мира. Фактически я родился тогда, у меня нет детства – я его не помню, только взрывы и оборону детского дома. Дед тогда уже искал нас – таких вот параллельщиков. По госпиталям, психбольницам, детдомам. Он спас и меня, и Ильгиза. Тот оказался здесь вообще малышом, его усыновили знакомые деда, татары по национальности. Сам Ильгиз очень светловолосый, только что скулы более высокие. Его даже «белым татарчонком» прозвали, он не обижается. Ты чего?

– Вспомнила: в детстве откопала старую книжку, «Белый цыганенок» называлась, как раз о похожем, только там мальчишка в войну к цыганам попал, – улыбнулась я, думая про себя: «Как же страшно жить вот так, не зная ничего о своей родине, о своей семье, быть чужим для всех».

И Лаки как раз заговорил об этом:

– Все мы, параллельщики, генетически люди, у кое-кого уже семьи, дети от местных, но каждый – единственный представитель своей расы. И ты – тоже.

Я слушала, все больше проваливаясь в ощущение полнейшего, абсолютного одиночества. Да, вокруг были люди, и даже говорившие со мной на одном языке, но я все равно была одна, одна в целом мире. Это страшно. Все же я заставила себя очнуться – именно потому, что рядом на самом деле были люди, пусть и другой расы, но внешне-то это не определить, только по анализу ДНК. А культура и история вообще одинаковые. Чтобы не показать своего состояния, спросила, стараясь говорить так же спокойно, как и до этого:

– Если у всех параллельщиков есть отличия в ДНК, то у всех и реакция на местные вещества будет, как у меня на валерьянку?

– Нет, такое бывает редко. – Лаки улыбнулся, но, кажется, заметил мое состояние, ведь сам прошел через намного худшее. – Но всех, кого выявили, проверяют. А их немного: официально в мире один параллельщик на три-четыре миллиона человек. Неофициально, как говорил дед, их может быть и в десять раз больше, тех, кто или не опознан – к примеру, совсем маленькие дети или сошедшие с ума, – или сообразил не привлекать к себе внимания. Ну а где-нибудь в отсталых странах до сих пор учета нет, там вообще официально ни одного параллельщика не обнаружено, да и о «тенях» после нападений мы, бывает, узнаем через несколько лет, когда уже все прошло. Но у нас учет ведется, и тебе повезло, очень.

– Почему? – Я знала, что мне повезло, но он имел в виду что-то иное.

– Параллельщиков не любят, а то и боятся, некоторые вообще считают, что мы во всем виноваты. Были убийства, даже ритуальные – сект сейчас много.

– Значит, здесь все это до сих пор? А как же тогда развитая промышленность? Да и город, смотрю, спокойно живет, и в мировых новостях особо ничего не говорят.

– Промышленность… – Лаки снова улыбнулся. – Правительство, сместившее президента, выбрало нового, более толкового правителя – я уже говорил об этом. Конечно, «мировое сообщество» завопило о «возвращении тоталитаризма», но результаты нападения исконников заставили их умолкнуть. А результаты эти как раз и требуют, чтобы у нас была сильная страна, то есть вменяемая, независимая от «мирового сообщества» и не хапающая все, до чего дотянется, власть и мощная промышленность…

– Эх, поняло бы это наше руководство, – вырвалось у меня. – Прости, продолжай.

– Наиболее важные предприятия снова ушли под управление государства, хотя официально стали акционерными обществами, с контрольным пакетом именно у государства. Частникам передали право производства одежды, мебели, еды, бытовой техники, но с ограничением: приоритетной должна быть закупка сырья у местных производителей. Не знаю, как они там все организовали – я не экономист, – но удалось возродить колхозы, поднять сельское хозяйство, в то время как раз начинавшее погибать. Конечно, и фермеры у нас есть, как были единоличники раньше, в Союзе, и их довольно много. Но в основном развиваются средние и крупные предприятия, колхозы.

К этому еще и нападения исконников привели.

– Как?

– Они хотят повторить довоенный эксперимент, а в идеале – распространить эти зоны на все крупные города мира. Но сейчас ни у кого нет необходимых данных, а при наших знаниях для запуска процесса слияния пространств нужно огромное количество энергии. В маленьких городках ее столько нет – первые попытки исконников на Урале это показали. Тогда они за год штук двадцать экспериментов провели, по заказу сепаратистов – те хотели отгородиться от Европейской части такой вот границей из измененного пространства. Только энергии на это и на всей Земле не хватит, но они этого тогда не знали. И сколько бед они принесли! Каждое нападение приводит к некоторому сдвигу пространства, и чем более заметен этот сдвиг, тем сильнее эффект. В районах с плотной застройкой он есть, но захватывает целые дома, а не части: площадь многоэтажки меньше, чем частного участка, и больше вероятность, что на этой площади будут люди – без разницы, на каком этаже: тут что-то вроде проекции действует. Так что, как ни странно, многоэтажки несколько безопаснее.