— Мессир, — сказал граф, — ваше объяснение ясно и убедительно, но с вашего позволения, и Ивеноватоже, оно не помешает нам поохотиться завтра на веприцу, если только Бог дарует нам жизнь. Мы отправимся завтра, и пусть все будут готовы ко времени «Анжелюса».

Было общеизвестно, что если монсеньер Гастон Феб принял решение, то он никак не отступится от него, а потому все оказались в указанное время в указанном месте; не было только мессира Жана Фруассара: он не слишком любил охоту и остался в замке, записывая разные истории, что ему рассказывали на пути из Каркасона в Памье и позднее в замке Ортез.

Кавалькада пустилась в путь, а вслед за ней — доезжачие с собаками. На коней сели все домочадцы графа, его придворные рыцари, оруженосцы, слуги. Собак было более полутора тысяч, потому что граф бессчетно тратил деньги на охоту. В восемь часов утра показался вдали лес Спасенной земли, находящийся на пути в Памплону. На опушке леса сделали привал, и Гастон Феб решил испробовать собак, присланных ему графом де Блуа: он приказал четырем доезжачим с псами Тристаном, Гектором, Брюсом и Роландом выследить веприцу. Через четверть часа Гектор напал на ее след. Доезжачие собрались вместе, наметили ограждение, и один из них отправился к графу с известием, что веприца в загоне. Получив эту добрую весть, граф приказал всем садиться на коней; когда прискакали к тому месту, где тропа уходит в глубь леса, спустили собак, и все они с громким лаем бросились по следу. Не прошло и минуты, как из чащи выскочила веприца, в ярости, с поднявшейся щетиной. Увидев ее, граф закричал и затрубил в рог, а затем пустил своего коня в галоп и помчался за собаками, а вся охота — вслед за ним.

В течение пяти часов все шло как нельзя лучше: веприца металась в пределах намеченного охотниками круга в четыре-пять льё в поперечнике. Но ко времени девятичасовой молитвы она, словно придя в отчаяние, перестала кружить и побежала прямо вперед. Граф понял, что до конца охоты еще далеко, а собаки и лошади начали уставать; он пересел на свежего коня и велел подхлестнуть лошадей и псов, включая ищеек. Доезжачие повиновались, и погоня возобновилась при громких криках и гудении рогов. Через три часа погоню продолжало не более сотни собак, среди которых творили чудеса Брюс, Тристан, Гектор и Роланд; граф Гастон Феб скакал за ними, а его сопровождали, напрягая последние силы, несколько охотников, у кого лошади были получше, и с ними мессир Ивен; все остальные всадники и псы либо сбились со следа, либо отстали, утомившись.

Прошло еще два часа, а охота все продолжалась с таким же напряжением. За это время пало девяносто шесть собак, потерялись два охотника, так что у графа оставались только четыре ищейки, привезенные Фруассаром, и мессир Ивен, пересевший, как и отец, на свежую лошадь и потому сумевший не отставать от него; но к концу этих двух часов новая лошадь мессира Ивена выбилась из сил, упала и не могла уже встать. Тогда он подумал, нет ли какого волшебства в этой дьявольской гонке, и стал звать отца, умоляя его вернуться и дальше не скакать; но, то ли граф, увлеченный погоней, не слышал криков сына, то ли ветер унес в сторону его ответ, мессир Ивен не мог ничего поделать и лишь с печальной тоской смотрел, как отец скрывается за поворотом тропы.

Граф же продолжал, уже в одиночестве, гнаться за проклятой веприцей, и собаки следовали за ней все на том же расстоянии, словно не уступая ей в энергии. Конь же графа, казалось, был одарен чудесным инстинктом: через какие бы рощи и заросли ни пробиралась веприца, он всегда находил тропы, сокращающие путь, так что чуть ли не каждые десять минут графу удавалось заметить, как она перебегает то дорогу, то поляну, и он принимался трубить в рог, чтобы вызвать туда остальных охотников; только никого уже нельзя было собрать — ни рыцарей, ни доезжачих, ни собак. Никто не отзывался, и, надо сказать, очень печально это было все: собаки бежали, не подавая голоса, крики и фанфары глохли в лесу без отзыва, даже эхо их не повторяло.

Наступили сумерки, но и темнота не могла остановить графа, ожесточенного погоней; к тому же глаза веприцы горели, как огни, и потому, хотя она была темного цвета, граф видел, как она мчится в ночной тьме, а за ней, словно тени, несутся четыре упорно преследующие ее собаки. Потом их осталось только три, потом — две, потом — одна. Тристан, Брюс и Роланд один за другим бросили погоню, только Гектор продолжал мчаться за добычей, все на том же расстоянии от нее, а за ним граф, чей конь скакал все так же упорно, не сбавляя скорости.

Наконец веприца стала как будто уставать, так что Гектор оказался ближе к ней; это придало благородному животному больше пыла и еще сильнее воодушевило графа: он затрубил в рог последний раз, а затем, выпустив его из рук, продолжил фантастическую скачку сквозь заросли и чащи, пока перед ним не открылась большая поляна с единственным деревом посредине. Гектор догонял уже веприцу, конь графа скакал за Гектором вплотную, и граф все пришпоривал его; веприце уже некуда было деться, и она прижалась к дереву. Гектор смело бросился на нее и уже ощерился, чтобы вцепиться в нее, но она испустила громкий крик, поднялась дымком в воздух и исчезла. Конь графа упал в эту минуту и больше не поднимался — истощились и силы его, и жизнь. Граф высвободил ноги из стремян, выхватил из чехла свой охотничий нож и побежал туда, где только стояла веприца, еще не веря, что она исчезла, но у подножия дерева он нашел только Гектора: лишившись добычи, тот отчаянно поднял голову и жалобно завыл.

При всей своей многократно испытанной храбрости граф не мог избежать мгновенного приступа страха, и дрожь пробежала по его телу; Гектору, продолжавшему уныло выть, он приказал замолчать, затем огляделся и понял, что этой части леса совсем не знает. Тогда он залез на дерево в надежде увидеть неподалеку какой-нибудь замок, дом или хотя бы хижину. И действительно, с самой вершины он увидел какой-то огонек, звездочкой светившийся среди деревьев, что очень его обрадовало, ибо ему вовсе не улыбалась мысль провести ночь на голой земле под открытым небом. Он постарался запомнить направление огонька, слез с дерева и пошел в ту сторону в сопровождении Гектора — тот растерял весь свой пыл и тащился позади с опущенной головой и обвисшим хвостом.

Сделав сотню шагов, граф подошел к краю поляны и опять углубился в лес; направление он заметил так хорошо, что, не сбиваясь ни вправо ни влево, следовал прямо к огоньку и через полчаса ходьбы увидел его за листвой деревьев; ободренный этим, он пошел быстрее и примерно через полтысячи шагов оказался перед замком; лишь в одном окне его горел свет, и ничто больше не свидетельствовало о том, что замок обитаем, но графу ничего больше и не требовалось: он был уверен, что на всем пути до замка Ортез, куда бы ни постучался монсеньер Гастон Феб, любая дверь откроется перед ним и всюду его примут с радостью и почетом.

Одно только удивляло графа: навряд ли он мог удалиться более чем на тридцать льё от своего замка, даже если допустить, что веприца не кружила, а бежала прямо вперед; а между тем он не имел представления об этом замке, который теперь, при свете восходящей луны, казался поразительно прочным и красивым. И нельзя было считать, что его недавно построили и что весть о нем еще не успела дойти до Ортеза, поскольку по своей архитектуре он явно относился к первой половине двенадцатого века, то есть насчитывал уже не менее ста шестидесяти лет.