Тем не менее Коб и Малахи каким-то образом нашли друг друга. Коб не помнил, как именно и когда это произошло. Почему-то глаза Малахи, с их яркими белками, остановились на нем. Коб был польщен: на него обратил внимание человек старше его и по возрасту, и по социальному статусу — был рад и откликнулся. И ничего опасного в том не усмотрел. Он думал — тщеславия у него хватало, — что он не такой, как другие подмастерья, вот отчего выбор пал на него — иначе и быть не могло. А что его избрал человек тихий, необщительный, так это даже лучше. В ту пору Малахи был осмотрительный парень, коренастый, темноволосый, ростом чуть ниже Коба, толстогубый, с круглым лицом. Высказываться он не спешил, улыбался редко. А когда открывал рот, говорил вкрадчиво, и голос его, казалось, идет откуда-то из глубины. Молчал он или говорил, он норовил трогать и перекладывать с места на место все, что оказывалось поблизости, будь то книга, кувшин, лист бумаги, камень или палка на дороге. Такую его привычку приписали бы суетливости, если бы каждый жест Малахи не был тщательно продуманным: он и до и после зорко глядел по сторонам, будто старался навести идеальный порядок в окружавшем мире и достичь гармонии.

Коб его побаивался, однако во время их встреч говорил, как правило, Коб. Малахи удовлетворялся ролью слушателя, смотрел куда-то вбок, улыбался нехотя, кривил губы и щурился, тем временем выискивая глазами какой-нибудь предмет, чтобы положить его куда, по его разумению, следует. Коб вовсю пользовался полученной от друга, которого он так уважал, привилегией вести беседу. Замкнутый и отстраненный, Малахи во всем Клаггасдорфе улыбался ему одному, обращался к нему одному, ронял иногда «Продолжай» или «Ну да?» (неуверенно), либо «Гм» (менее неуверенно). Когда Малахи ничего не отвечал, разве мог Коб расценить его молчание иначе как знак согласия или даже знак отличия? Молчание Малахи, невозмутимое, словно стоячая вода, но всегда вдумчивое, Коб ценил выше, нежели ясно высказанное другими одобрение. Что такое согласие, по сравнению с молчанием Малахи? Всего лишь банальное совпадение взглядов, а молчание друга позволяло Кобу думать, что его слова находят такой отклик у Малахи, который другим и не снился.

И оказался, как выяснилось позднее (в некотором смысле), прав. Каким же дураком он был, идиотом тогда и дураком сейчас, когда он так горестно прозрел. Малахи, как и прежде, оставался тайной, но тайна эта была более мрачной и зловещей, чем Коб мог вообразить. Потому что к этому времени Малахи развязал язык.

Малахи был родом из деревни неподалеку от Клаггасдорфа. Отец его, человек зажиточный, свободный землевладелец, не обязан был платить подати властям, а значит, мог позволить себе платить за учебу сына и за его угол и стол у вдовы. Малахи не считал нужным оправдываться: повезло, мол, хороший тыл, и Кобу это нравилось. Вместе с тем Малахи считал, что Коб вправе ему завидовать, и это тоже восхищало Коба.

Их отношения, пока они длились, были самые простые. Определялись они жизнью в маленьком городе. Коротая свободные часы, они часто гуляли по городу или сидели у реки, бывало, с другими ребятами, но чаще вдвоем. Малахи время от времени приходил в дом Хирама, а Коб зачастил в дом вдовы, где его друг делил комнату с двумя ее сыновьями. Коб не понимал, как Малахи умудрялся заниматься в такой шумной обстановке. Удавалось это Малахи только благодаря его способности уходить в себя. Пока домочадцы орали друг на друга, он сидел, раскрыв на столе тяжелую книгу, раскачивался взад-вперед, бормоча что-то себе под нос, переворачивал страницы, а то и ощупывал свои щеки, колени или редкую, едва наметившуюся кудрявую бородку.

А вот что он изучал…

Они были очень несхожи в поведении и убеждениях. Это было странно, но не исключено, что это и притягивало их друг к другу. Малахи должен был проводить дни и ночи, изучая слова Всемогущего, писания о делах Его, а также то, как Его народу следует Ему угождать, во всех тонкостях. Коб же, напротив, любил рассуждать о том, что доказательств в пользу Его существования (вежливо выражаясь) не хватает. Со всей возможной гордыней и дотошностью несовершеннолетнего Коб указывал Малахи, что, хотя Бог, в которого он верит, считается добрым, справедливым, всеведущим и так далее, упрямые факты их жизни ежедневно свидетельствуют об обратном. Следовательно, если Он существует, но неспособен явить себя добрым, справедливым и всеведущим, с какой стати Ему поклоняться?

Если Малахи и выслушивал Коба — а он обычно так и поступал, — то не потому, что ход мыслей Коба казался ему убедительным. Ничего подобного. Аргументы Коба не вызывали у него ни возражений, ни возмущения. Он лишь отстраненно улыбался, ощупывал попадавшиеся под руку предметы и помалкивал, лишь изредка роняя: «Ты так считаешь?», «Гм…», «Продолжай».

Так что Коб завидовал не только благополучию Малахи и его студенческому статусу, но и силе — так ему казалось — его веры. Вот отчего Коб то и дело пытался подорвать авторитет его Бога. Это позволяло ему говорить с Малахи свысока, а это — в том числе — неотъемлемая часть дружбы. Но по всей вероятности, Коба больше всего восхищала самодостаточность Малахи, его способность жить в ладу с самим собою и с окружающими. Наблюдая за Малахи, Коб понимал, что быть тише воды ниже травы, как Малахи, не только не сложно, а, напротив, очень легко. Да и быть смелым, на свой лад, на своих условиях, тоже не трудно. Мальчики — Коб почувствовал это на собственной шкуре — страшно боятся прослыть в среде ровесников «слабаками» или «маменькиными сынками». Когда обстоятельства того требуют, они всегда готовы подавить свои благородные порывы, скрыть недовольство, отвращение или даже ужас, лишь бы не выглядеть слабее других, что бы остальные ни затеяли. Они оправдывают любую жестокость, как мелкую, так и страшную.

Не таков был Малахи. Он никогда не ходил поглазеть на публичные казни преступников в центре города. (Коба тоже воротило от подобных зрелищ, но, в отличие от него, Малахи не подыскивал отговорок, чтобы туда не ходить.) Он не оскорблял детей цыган и христоверов. Не участвовал он и в других мальчишеских забавах, когда они, чтобы поглумиться над старым дурачком Бенони, собирались у его хибары без окон и, навалившись на дверь, орали «Пожар! Пожар!». Обезумев от страха, Бенони ревел и колотился о дверь, пока мальчишки, выбрав момент, не отскакивали, и старик вылетал на улицу и падал у их ног. По лицу его текли сопли и слезы, сквозь дыры в штанах виднелся белый волосатый живот, он лежал на земле и рыдал, а мальчишки, давясь от смеха, спрашивали: «Что стряслось, Бенони? Какой пожар? Ничего же не горит».

Дурацкий розыгрыш, но срабатывал он каждый раз.

Перерождение Малахи началось в отсутствие Коба, его тогда не было в Клаггасдорфе. Когда он возвратился, Малахи уже стал другим человеком и для Коба был потерян.

У Коба тяжело заболел отец, и его вызвали в Нидеринг. Добравшись до дома, Коб понял, что отец уходит из жизни, и он ничем ему помочь не может. Разносчик Амос скончался скоропостижно, но умирал долго, — по мнению Коба, иначе его кончину не описать.

Сколько раз за день человек вдыхает-выдыхает? Ответить на такой вопрос способен лишь тот, кому тяжело дышать. В этом случае дыхание его учащается. Но насколько? Сколько вдохов-выдохов он делает за день? За неделю? А за месяц? Само дыхание стоило ему неимоверных усилий. За всю свою жизнь он никому не причинил страданий, он был всего лишь разносчик, маленький человек, все свои надежды возлагавший на сына. Он не причинил страданий другим, но сам страдал, и кто виновник его страданий рок, Бог, или причина их кроется в его теле?