Трубицын помолчал. Потом склонил голову в полупоклоне:

– Вынужден откланяться. Извинитесь за меня перед супругой, к сожалению, совершенно нет времени отведать ее угощений. Я принимаю ваше предложение, будьте здоровы!

Из пятерых арестованных Лабухиных первым раскололся самый младший – не выдержал пыток:

– Батя это все затеял. Как-то, недели за три до Пасхи, собрал он нас и сказал, мол, можно хорошие деньги получить, если ночку не поспать. Такие деньги, с которыми все пути-дороги открыты. Мы все согласились, хоть и понимали, что дело нам предстоит незаконное. Одиннадцатого мая, двадцать четвертого по-новому, батя велел всем в деревню ехать. В Зубово он нам револьверы раздал и сказал, что на поезд налет делать будем. Вечером сели мы на подводу и в Каширу поехали. Димка нас там высадил, а сам к железке двинулся, в условленное место. Мы за насыпью схоронились, рогожу с собой взяли, чтобы подстелить. Когда поезд мимо на тихом ходу проходил, на площадку запрыгнули. Батя в дверь постучал, дверь открылась. Гляжу, а открыл ее Илья – Ксюхин воздыхатель. Отец тут же его из револьвера и уложил, потом солдата. Чиновник верещать стал, плакать, просить. Но батя и его не пожалел. Открыли мы боковую дверь, скинули баулы, и сами спрыгнули. У Димки в телеге фонари были припасены, мы их зажгли, деньги нашли, из баулов в мешки сложили, погрузили на телегу. Димка с Володькой на ней к дому кружным путем двинули, ну а мы напрямки, вдоль железки пошли. Деньги батя велел в поленницу спрятать. Потом он людей искал, договаривался, золото покупал, камушки, деньги заграничные, на них все не по-нашему писано, а называются почему-то по-русски – фунты! Хотели мы деру дать из Совдепии, потому как жизни тут нет. Мука вон уже по четыреста рублей пуд!

Потом начали говорить остальные братья.

Молчал один Афанасий Дмитриевич. Как ни бился с ним Вейсброт, он так ничего и не сказал.

Гражданский комиссар Москвы Рогов сначала крепко пожал Тараканову руку, а потом не сдержался и обнял его.

– Молодец, молодец, товарищ Тараканов, просто умница! Вернули советской власти такую огромную сумму, которую, признаюсь, мы считали уже навек потерянной. Я буду ходатайствовать о вашем награждении. Товарищ Розенблюм, – повернулся Рогов к начальнику уголовно-розыскной милиции, – в кратчайшие сроки оформляйте дознание и передавайте дело в суд. Преступники должны как можно скорее понести заслуженное наказание!

– Товарищ Рогов, я думаю, рано еще дело в суд направлять, – подал голос Тараканов.

– Это почему?

– Так подводчика мы не нашли.

– Какого подводчика?

– Разрешите подробно?

– Прошу вас.

– Во-первых, изъято денег, валюты и драгоценностей менее, чем на шесть миллионов. Куда делись еще три? Во-вторых, из показаний бандитов следует, что Афанасий Лабухин точно знал о предстоящей перевозке большого количества денег в тамбовском поезде. Откуда у него эти сведения?

– Бочаров сообщил!

– Бочаров узнал о командировке только вечером двадцать четвертого, а старший Лабухин стал склонять сыновей к преступлению более чем за месяц до нападения. Нет, у него был другой источник информации.

– Какой же?

– Вот это и надо выяснить.

– Выясняйте, вам никто не мешает. Допросите еще раз Афанасия Лабухина. Но дело надобно все равно как можно скорее направить в суд. А в отношении подводчика – заводите отдельное производство и занимайтесь. Еще раз спасибо, товарищи! Все, причастные к открытию банды, непременно будут поощрены! Вы, Осип Григорьевич, какой вид поощрения предпочитаете?

«Демобилизацию», – подумал Тараканов, а вслух сказал: – Нельзя ли отпуск? Матери надо помочь сена накосить, корова у нас.

– Нет, отпуск дать не могу, не время сейчас отдыхать. А вот денежную награду получите.

* * *

Лабухина Тараканов допрашивать не стал – не сомневался, что старик говорить не будет. Вместо этого сыщик поехал на Солянку.

В столовой хозяйничали Аксинья и какая-то немолодая женщина, по-видимому – ее мать. Помогал им мальчишка лет пятнадцати. Увидев субинспектора, дочь главного подозреваемого что-то шепнула матери, после чего обе исподлобья уставились на Тараканова.

– Здравствуйте, гражданки! Аксинья Афанасьевна, можно ли мне с вами переговорить?

– Не о чем нам с вами разговаривать!

– Ну, это мне решать. Не хотите здесь, так можем ко мне проехать, в сыскную.

Аксинья вздохнула, села за свободный стол, жестом пригласив Тараканова присесть рядом.

– Здесь не совсем удобно, – отказался он, – давайте на улицу выйдем.

Они зашли в сад Воспитательного дома и сели на лавочку.

– Аксинья Афанасьева, вы Бочарова любили?

Девушка отвернулась и заплакала. Немного успокоившись, спросила:

– Что теперь с братьями будет?

– Скажу честно – ничего хорошего. Ни с ними, ни с вашим батюшкой. Времена нонче суровые, и чем дальше, тем суровее становятся. В общем, суд, простите, революционный трибунал решит. Я ваше состояние понимаю, но и вы должны понять – в поезде трех человек убили…

– Это он все, ирод. Батюшка… Всю жизнь этот батюшка над нами издевался. Работали мы у него с малых лет, с утра до ночи, деньги ему зарабатывали. Он копейку к копеечке складывал и в банк сносил, а мы в обносках ходили. Ребят из-за заплаток на одеже в школе «хитрованцами» дразнили, а меня он вообще учиться не отдавал, говорил, что ни к чему бабе ученье. Всю жизнь капитал копил, вот только, выходит, зря. Где теперь этот капитал? В бумагу деньги-то превращаются. Да и выдают их из банка по сто пятьдесят рублей в неделю, мы сейчас за такие деньги бутылку портвейна продаем… А Ильюшка… Ильюшка для меня, как свет в окошке был. Мы с ним в церкви познакомились, у Всех Святых. Встречались, когда отец в деревню уезжал. Хороший он был парень, добрый, ласковый. Жил небогато, но денег на меня никогда не жалел. И конфет всегда купит, и пряников. Вы не подумайте чего, до греха у нас не дошло, мы все честь честью хотели. Сватался Илья ко мне, да только ничего из этого сватовства не вышло. Отец его выгнал, а меня потом за косу оттаскал. Сказал, чтобы и думать про него забыла. У батюшки уже был для меня жених на примете, Федька Филиппов, у его папаши доходный дом.

– А я слышал, что ваш отец последнее время был с Бочаровым дружен?

– Вот именно, что в последнее время. У папаши дела все хуже и хуже идут – стоимость припасов возрастает, а денег у народа больше не становится. Где им по столовым ходить? А у Филиппова вообще дела плохи – приказ вышел квартирную плату не подымать, да и жильцы ее платить стали неаккуратно. Денег нет ни дров купить, ни дворникам заплатить, а в последнее время вообще поговаривают, что дома у хозяев отбирать будут. А у Ильюшки – жалованье, да и иной доход. Вот папка к нему и стал ласков.