— Это вы у меня, товарищ полковник, спрашиваете? — поинтересовался Поленьев.

— Я ни у кого не спрашиваю. Я только ставлю вопрос. Сейчас тело самого Киреева находится в судмедэкспертизе. Будут какие-то данные, тебе, старлей, сообщать?

— Если можно, товарищ полковник. Дело, как ни крути, меня касается напрямую.

— Еще сообщение… Наши сотрудники нашли и допросили оператора справочной службы вокзала. Женщина не помнит всех, кто обращался к ней с просьбой дать объявление о встрече с прибывшим пассажиром, таких объявлений за смену бывает до нескольких десятков. Но касающееся вас объявление она запомнила потому, что фамилию и город человек читал по бумажке. Он плохо говорил по-русски, тип лица откровенно кавказский. Хотя это вовсе не говорит о том, что он с Кавказа, мог быть и из другой страны.

— Например…

— Например, из Турции, из Ирака или Ирана.

— Или из Сирии?

Это было произнесено твердо, но с некоторой ехидцей. Полковник с профессором переглянулись.

— Вы что-то знаете про Сирию? — строго спросил Безбородов.

— Ничего, товарищ генерал, не знаю, поскольку мне никто ничего не сообщал, считая меня бесчувственным столбом, который и права выбора не имеет. В какую яму его поставят, там и стоять будет.

— Ничего, говоришь, не знаешь… А почему тогда такое предположение высказал? — поинтересовался полковник.

— Говорите… — поторопил профессор. — Компьютер фиксирует работу вашего мозга. — Говорите…

— Я просто просчитал… Это элементарный процесс. Естественный ход мыслей любого военного разведчика. Нас этому специально не учат, но стиль мышления сам вырабатывается со временем.

— Маргарита Евгеньевна, подождите, пожалуйста, в коридоре, — попросил генерал.

Женщина-врач сразу вышла из своего кабинета, хотя и забыла ответить уставным: «Есть выйти!»

— Рассказывайте, старший лейтенант, — потребовал профессор вполне генеральским безапелляционным тоном, который раньше, как казалось Поленьеву, был профессору Безбородову несвойственен.

Пришлось Русу Григорьевичу вспомнить очередность своих недавних мыслей, возникших при виде боевого робота, проезжающего мимо жилого корпуса, причем постараться словесно обрисовать то, что в голове не требовало обоснования. Просто из одной мысли делался вывод, сам собой переходя в следующую мысль.

Когда он замолчал, полковник пожал плечами:

— Надо же! Раньше мне казалось это невозможным. Сейчас послушал и удивился: почему я сам не додумался? Но, как у контрразведчика, у меня возникает еще один вопрос. А разведчик противостоящей нам стороны в состоянии самостоятельно додуматься?..

Старший лейтенант ничего не ответил. Зато заговорил генерал Безбородов:

— Вот в этом я сильно сомневаюсь, хотя и понимаю, что вы имеете в виду, товарищ полковник. Чтобы разведчик противника сделал такой вывод, ему необходимо, во-первых, как Рус Григорьевич, увидеть из окна боевого робота. Причем увидеть его гораздо раньше, чем увидел старший лейтенант. Во-вторых, ему необходимо познакомиться со всей нашей достаточно продолжительной перепиской с диверсионным управлением ГРУ. А вся переписка велась в шифрованном виде. То есть прочитать ее не представлялось возможным. В-третьих, надо знать наши разработки и наши перспективные направления…

— Напрасно вы, товарищ генерал, так легкомысленно относитесь к возможностям разведки противника. Им не было необходимости знакомиться со всей вашей перепиской. Достаточно уметь строить цепи между конкретными известными точками, и этого может хватить. Но тогда, я признаю, мы имеем дело с профессионалами высокого уровня.

— Не обязательно… — вступил в разговор старший лейтенант. — Можно посмотреть на секретные документы и через Интернет.

— То есть… — нахмурился полковник.

— Танк-робот, что проезжал сегодня под моим окном, имел «песчаный камуфляж». Уже одно это может дать направление мыслям…

— У нас на территории воинской части у каждого окна не стоит по разведчику противника, — холодно возразил профессор.

— И в Интернете все о своей перспективной технике мы не рассказываем. Тем более о технике с песчаным «камуфляжем».

— Достаточно вскрыть через Сеть документацию отдела материально-технического обеспечения и посмотреть, какая краска покупалась. Я не думаю, что эти документы засекречены. Тем более платежи, скорее всего, проходили через банк. Это еще один вариант частичной «засветки».

— Здраво мыслишь, старлей, — похвалил Руса Григорьевича полковник. — Честно говоря, я бы взял тебя в помощники, только понимаю, что тебя и из спецназа насовсем отпустить не захотят, и товарищ генерал, если все же тебя у спецназа выпросит насовсем, тоже мне не отдаст.

— Однозначно не отдам, — усмехнулся профессор. — Хотя выпросить его мне удалось только на три месяца. Если бы я знал, какие показания будут у его мозга, я бы еще усилия приложил, чтобы выпросить. До министра обороны дошел бы со своей просьбой. Ну, даст бог, еще дойду. И выпрошу… Я с такой энцефалограммой, скажу честно, за свою практику впервые встречаюсь…

— Что-то особенное? — насторожился полковник.

— Если не трудно, пригласите в кабинет капитана Румянцеву.

— Не трудно… — Самородников стоял недалеко от двери, сделал один большой циркульный шаг, выглянул и позвал женщину-невропатолога.

— Надежда Ивановна, посмотрите на графики. Меня ваше мнение интересует, — попросил ее профессор.

Капитан медицинской службы придвинула стул ближе к компьютеру и стала рассматривать, приблизив лицо к монитору. Видимо, зрение у нее было неважное, а очки носить она или не хотела, или стеснялась.

— Вот здесь, товарищ генерал, всплеск идет. Это что за момент?

— Это момент, когда полковник сообщил старшему лейтенанту о самоубийстве солдата. Да… Я вас пригласил, не подумав. Вы же не слышали наш разговор, а я не подготовился, чтобы сделать синхронную запись. Но каждая последующая вспышка активности участков мозга, согласно нашему графику, никак не связывается с предыдущей и с последующей. А это говорит…

— Это говорит о том, — сформулировала увиденное невропатолог, — что старший лейтенант Поленьев каким-то образом научился дифференцировать свои мысли, что, вообще-то, считается невозможным. Обычно человек умеет думать сразу обо всем, что с ним и вокруг него происходит, мысли идут сплошным потоком, микшируются, путаются и потому часто сбиваются. Одни мысли в итоге забиваются другими, что вызывает чувство растерянности в сложной ситуации. На человека оружие наставят, а он вдруг начинает вспоминать, как полицейский застрелил его лающую собаку. Здесь мы видим совершенно иную картину. Человек выделяет доминирующую мысль, работает с ней и при этом в состоянии, не смешивая сами мысли, рассматривать еще несколько. Я бы назвала эту способность уникальной и даже слегка фантастической, однако считаю, что для каких-то конкретных данных мы имеем слишком мало материала. Если бы товарища старшего лейтенанта понаблюдать хотя бы с полгода, можно было бы сделать конкретные выводы и даже отыскать алгоритм обучения других такому же методу мышления. А пока я склонна считать это или случайностью, или неисправностью аппаратуры.