— Я… — начала Элина.

— Да, да, ты — что? Ты — что?

Элина почувствовала, как воздух ворвался в гортань, и она чуть не задохнулась.

— Я… люблю тебя… — еле выдохнула Элина.

Мать смотрела на нее. Секунду царило молчание. Затем очень тихо, почти шепотом, мать Элины произнесла: — Скажи нам еще раз, душенька?.. Можешь?..

— Я люблю тебя, — сказал Элина.

И мир снова стал прекрасным.

6

Я сказала — Мне стыдно подвала. А она уставилась на меня. Точечки в ее глазах стали совсем маленькими, она будто пригвоздила меня своими глазами — так уставилась. Я сказала что-то не то. Я, заикаясь, повторила еще раз — Мне стыдно подвала — и заплакала, а они засмеялись надо мной…

Когда я вернулась домой, я все ей сказала. — Почему же они над тобой смеялись? — спросила она.

Потому что я неправильно говорю.

А что ты неправильно сказала? — спросила она.

Я сказала — Мне стыдно, — а мисс Фрай остановила меня и сказала — Что это значит, Элина? Это значит — тебе страшно? Тогда надо сказать — боюсь. — No они все смеялись надо мной.

Почему же ты не могла сказать, что тебе страшно? — спросила моя мама.

Не знаю.

Я не желаю, чтобы эти маленькие мерзавки смеялись над тобой, — сказала моя мама. — Я этого не потерплю.

— Почему ты боишься гардеробной, Элина? — спросила мисс Фрай.

— Там темно…

— Что значит — темно? Ведь когда у вас гимнастика, там, внизу, вовсе не темно, верно?

— Нет, но…

— Там же горит свет, когда вы, девочки, туда спускаетесь, верно? Конечно, горит. Значит, нечего бояться.

Элина согласилась, что нечего.

— А когда там нет света, тебе незачем спускаться в подвал или даже туда заглядывать, — сказала мисс Фрай с несколько озадаченной улыбкой. — Так что нет никаких оснований бояться, верно? Другие же девочки не боятся. Просто спустись вниз и стань на свое место в ряду, и ничего с тобой не случится… Завтра ты не будешь бояться, нет?

Элина сказала, что да. Потом вдруг поняла, что сказала не то. И быстро поправилась: — Нет.

А что тебе видится в темноте? — спросила она меня.

Я не могла ей ответить. Я не знала.

Они жили всего в трех кварталах от школы Джона П. Солсбери в Кливленде, что в штате Огайо, так что Элина каждый день могла обедать дома. Она могла дйже ходить пешком вместе с другими девочками, жившими по соседству. К 12.15 Ардис уже всегда просыпалась и вставала, хотя и не всегда была одета. Она открывала Элине дверь и весело ее приветствовала — на ней был либо один из ярких шелковых халатов, либо домашние брюки с восточным рисунком; только что вымытые волосы ее были, как правило, распущены, еще не напудренное лицо блестело, чуть не сверкало. Часто она встречала дочь словами: — Смотрите — ка, кто явился к нам обедать!

На кухне она всегда была очень веселой, понемногу учила Элину готовить обед для себя, завтрак для мамы: яичницу с тертым сыром и кусочками красного перца, или суп из овощей с мелко нарезанными свежими грибами, или очень тоненькие кусочки серого хлеба с расплавленным на них пахучим сыром чеддер. Она учила Элину заправлять зеленый салат — давала ей в руки большие деревянные вилку и ложку и помогала перемешивать. По вечерам она учила Элину готовить замысловатое жаркое с густым соусом, тушить рыбу или мясо с луком и красным перцем; она купила венгерскую поваренную книгу и постепенно перепоручила изучение рецептов Элине, которая была только рада помочь матери.

— Клянусь, жена мистера Кйрмана и та в жизни бы лучше не приготовила, — смеялась Ардис, нагибаясь над кастрюлей и вдыхая аромат блюда, которое готовила Элина.

А мистер Карман каждый день приходил к ним и приносил разную снедь — не только мясо и овощи, но и сметану, гусиный жир, икру, причудливо вырезанную лапшу, целых большущих рыб, красную капусту, сладкий красный перец… Иногда он помогал Элине готовить уроки, пока Ардис выходила что — нибудь купить в магазине мелочей или заглядывала к приятельнице что-нибудь призанять. Мистер Карман не знал о сложностях, с которыми сталкивалась Элина в школе, и всегда радовался, когда она показывала выполненные задания и высокие оценки, полученные за них.

— Ты такая миленькая девочка и такая умненькая — совсем как твоя мама, — говорил он. Элина чувствовала, как он подыскивает, пробует слова, точно боится вытащить не то слово, боится, что над ним будут смеяться.

Элине было девять лет. Она ходила в четвертый класс школы Джона Солсбери, и они с матерью жили в одном из многоквартирных домов, принадлежавших мистеру Карману; познакомились они с мистером Карманом вот так: у Ардис что-то не ладилось в квартире — Элина не знала, что именно, — и как-то раз мистер Карман остановился и заговорил с ней. Это был крупный добродушный человек с вечно заискивающей улыбкой. Он всегда улыбался Ардис. Ему доставляло удовольствие называть ее то Ардис, то Бонита — он переходил с одного имени на другое, словно это был некий тайный, им одним ведомый код.

— Вам хорошо здесь? — спрашивал ее мистер Карман.

— Квартира прелестная, и, конечно, нам здесь хорошо, мы вам очень благодарны, — говорила Ардис.

— А тебе здесь тоже хорошо? — спрашивал он Элину.

— Да, — отвечала Элина.

Они с матерью перебрались на самый верх — в так называемый «курятник». Квартира была большая, просторная, солнечная, со старомодными бархатными портьерами, тяжелой резной мебелью и мраморным, с медными украшениями лжекамином. Ардис развесила по стенам свое достояние — собственные фотографии, глянцевые снимки, показывавшие ее в разных ракурсах и разных прическах. Было тут и несколько снимков Элины. Порою Ардис вдруг принималась ходить по комнатам, весело восклицая: — Кто же эти люди? Чьи это лица? Кто эти счастливцы?

Обычно она была в хорошем настроении, несмотря на неприятности, случавшиеся порой с Элиной в школе. Волосы у Ардис были уже не такие рыжие, а более мягкого, светло-оранжевого тона — цвета золотистого апельсина, который в зависимости от освещения чуть меняет оттенки. Она приобрела для себя и Элины несколько белых туалетов — пальто, шляпы и такие же платья. У Ардис был болотно — зеленый замшевый костюм — куртка и брюки. У них обоих — у нее и у Элины — были меховые шубки — не из норки, а из ондатры, но очень хорошего качества, так что на них глазели на улице: к такому зрелищу трудно остаться безразличным. В подобных случаях Ардис холодно улыбалась и отводила взгляд в сторону. Если какой-нибудь мужчина подходил к ней или заговаривал — кто угодно, — она могла уставиться на него своими холодными голубовато-серыми глазами и, улыбнувшись насмешливой улыбочкой, тихо спросить: «Ну, на кого вы, черт вас подрал, глазеете?»

А человек молча продолжал оторопело таращиться на нее.