— Что? Она больна? — переспросил мистер Карман. И строго посмотрел на Элину. — К какому же доктору вы ее возили?

— Ох, не знаю, — отозвалась Ардис из другой комнаты: голос ее звучал глухо. — К какому-то специалисту — вечно одна и та же история: все они требуют денег, их интересуют только деньги…

— А вы показывали ее доктору Ренфру? Я еще говорил вам о нем!

— Ох, не знаю, все они запрашивают такие деньги, — сказала Ардис.

— Но, Ардис, Ардис, вы только скажите мне, сколько…

Тут Ардис появилась — растрепанная, прижав руку к горлу. Она смотрела на мистера Кармана.

— Мне неприятно обременять вас моими делами, — сказала она.

Он встал и, взяв ее за руки, притянул к себе.

— Вы только скажите мне, Ардис… — молвил он, — …прошу вас…

Они заговорили о деньгах. Элина все это уже не раз слышала: она знала, что вот сейчас мать вздохнет, лихорадочно обведет взглядом комнату. А мистер Карман будет держать ее руки, смотреть ей в лицо, улыбаться.

— Но у вас же есть семья, — сказала Ардис.

— Семья! Взрослые дети, которые не нуждаются во мне, и жена… жена… ну, я не стану говорить о ней, но она во мне тоже не нуждается — во всяком случае, не в такой мере, как вы.

Он был дородный, с широченными покатыми плечами. Волосы у него были жирные, с проседью, брови — густые, сходившиеся на переносице, грустные. Иной раз он смотрел на Ардис — этакий большой потный медведь — и не смел до нее дотронуться; глаза его затуманивались, увлажнялись, золотисто светились, становились очень нежными.

— Ардис, — мягко сказал он, — ну в чем еще для мужчины может быть счастье? Только в том, чтобы поставить кого-то на пьедестал и любить и почитать больше, чем себя…

Случалось, они говорили о том, чтобы вместе уехать из Кливленда — конечно, с Элиной. И сердце у Элины радостно подпрыгивало. Но почти тут же Ардис говорила: — Нет, я не могу. У вас же семья.

— Ну, зачем, зачем вы это говорите? Вы же мучаете меня!

— Я не могу на это пойти.

— Ардис, между моей женою и мной ничего нет. Ничего. Уже много лет. Столько лет, сколько вам, Ардис, представьте себе… А вы понимаете, что это значит — жить так долго без любви? Без красоты? Жизнь теряет свой смысл, свою ценность, если человек не способен превратить мир в нечто прекрасное и неизменное, — неужели вы мне в этом откажете?

Прекрасное и неизменное.

Элине он очень нравился.

Но Ардис сказала: — Если я разобью вашу семью, я не смогу жить в мире с собой…

А он уговаривал ее. Продолжал уговаривать. И смеялся — в растерянности, в досаде, не теряя надежды. Он рассказывал о своем детстве и молодости в Будапеште; рассказывал, что верит в святых и ангелов.

— Мы не были такие уж нищие, но все же были бедные, да, и это лежало на нас позором… но мама у меня была очень верующая, и она научила меня верить так, как верила сама, потому что ей это помогало, и она знала, что это поможет мне, даже если я не сумею удержать в себе веру, когда стану старше… но мне нравились статуи святых и ангелов, мне нравилось то, что они такие красивые… и такие спокойные, такие безупречные, они никогда ни о чем не просят и сурово не судят… Обе вы для меня — как ангелы, — медленно произнес он своим гортанным голосом, в котором звучало благоговение. — Я вижу вас, Ардис, во сне, но и вашу дочурку тоже… вас обеих вместе… вас ведь надо оберегать, лелеять. Вы должны разрешить мне помочь вам, Ардис, вы должны нанести порядок в вашей сумбурной жизни.

Некоторое время Ардис молчала. Затем медленно произнесла:

— Я знаю, что вы правы. Но не знаю, как это сделать.

— Ардис, почему вы так говорите? Вы же знаете, что я жажду вам помочь?..

— Я вся в долгах. Все эти счета врачам Элины, даже дантисту… и потом преподаватели из Элининой школы просят заняться исправлением ее речи… Ребенок — это такое бремя, от которого никогда не избавиться. Я ведь очень рано вышла замуж и очень рано стала матерью…

— А сколько вы должны, Ардис?

Она затрясла головой.

— Нет. Я не могу брать у вас деньги. Подарки — это другое дело, эта квартира — тоже… но нет, честное слово: денег у вас я никогда не возьму. Не будем об этом и говорить… Я вам рассказывала, что я возила Элину на рентген? И пока ее просвечивали, как раз в тот момент — можете себе представить, — я прочла в «Ридерс дайджест», сидя в приемной, что рентгеновские лучи чем-то опасны, возможно, даже радиоактивны, что они могут повредить кости… костный мозг… Ну, разве не ужасно? Я чуть с ума не сошла. Элина ведь и без того как натянутая струна, такая чувствительная, она совсем не похожа на других детей — тупых, грубых, не чувствующих боли…

— Ардис, мы должны еще обсудить это. Должны. Надо как-то наладить нашу жизнь.

Мама приехала, потому что я была в медицинской комнате и не могла говорить, им пришлось позвонить ей по телефону, и она была сердитая. А я не могла шевельнуться. Я чувствовала, как от ее шагов сотрясается коридор, и мне было страшно. На голове у нее была такая маленькая шапочка, вся из пушистых белых перышек, и они шевелились, словно сами по себе, и дышали. Пальто на ней было оранжевое в темно-синюю полоску. Лицо было накрашенное, розовое. Мисс Фрай стала ей что-то говорить, но она прервала и спросила: — Что там, в этом подвале?

Там не подвал, там гардеробная…

Гардеробная — какая еще гардеробная?

При гимнастическом зале, миссис Картер. По вторникам и четвергам девочки занимаются гимнастикой, они переодеваются в гардеробной в спортивную одежду, а ваша дочь почему-то боится «…

Мама посмотрела на меня.

Элина, лучше ты скажи, — потребовала она.

А я не могла говорить.

Лицо у нее вспыхнуло. — Ты, Элина, ты, скажи ты, — закричала она, — скажи ты… ты…

Они уложили меня на койку дежурной сестры и накрыли белым бумажным одеялом, совсем тоненьким. Мисс Фрай, сестра и сама директриса принесли меня. Они были очень удивлены. Случалось, у девочки или мальчика из моего класса шла носом кровь, и они выходили из классной; случалось, у кого-то болел живот, и он приходил сюда; а теперь тут была я. Мне очень хотелось выздороветь и заговорить.

Черт бы тебя подрал, — сказала мама, — не стану я терпеть твои штуки, — сказала она. — должна же ты объяснить…

Миссис Картер, девочки спускались вниз, и я не знаю доподлинно, что произошло… наверное, Элина что-то сказала или начала заикаться, и девочки стали смеяться над ней… а она вдруг остановилась, точно ее парализовало. Я такого в жизни не видела, и я…

Вы директриса? Директриса? И вы допускаете такие вещи — ребенка запугивают, заставляют спускаться в какой-то там подвал, изводят!.. Маленькую девочку!.. Да вы знаете, что я могу подать в суд на Педагогический совет и на вас лично, понимаете ли вы, чем вы рискуете, когда так невежественно, нерадиво… невежественно… безмозгло… бестолково выполняете… выполняете свои обязанности?