Мысли о смерти не дают ей успокоиться. А просто мужичок лежит безмолвно на печи и так же безмолвно с этой жизнью расстается. По простодушию своему.

Вот и высокомерный человек никогда не успокоится из-за своих мыслей. Он не чувствует момента, когда нужно всего-навсего расслабиться, отдаться природе. Жан-Жак Руссо верно же призывал людей к тому, чтобы найти гармонию с природой. Ведь что, как не цивилизация, испортила человеческие нравы? Но разве сноб когда-нибудь одобрит эту идею? Разве позволит себя поставить в один ряд с, как бы он выразился, деревенщиной?

Однажды Жан-Жак Руссо поделился своими воззрениями с гениальным Вольтером, тем еще снобом: дескать, цивилизация и человеческий прогресс, а также науки и искусства не способствуют улучшению нравов. На что Вольтер ответил: «Ваши твердые аргументы убеждают меня в желании встать на четвереньки. Кстати, не хотите ли испить чистого молока из сосцов моей коровы?»

Издевательство, и только!

Жан де Лабрюйер в своем произведении «О творениях человеческого разума» писал о снобах: «Он так занят собственными блистательными замыслами, и только ими, что весьма неохотно соглашается время от времени обнародовать какую-нибудь премудрую истину, так неспособен снизойти до обыкновенных человеческих суждений, что предоставляет заурядным душам вести размерное и разумное существование».

В самом деле, высокомерные люди живут в своем государстве, где играют в бисер. Не то что суждения, образ жизни заурядного человека чудовищно их отпугивает. Наверное, – полагают они, – это заразительно. И в какой-то мере они правы: в каком кругу ты вращаешься, таких слов и понаберешься. Исследователи давным-давно выяснили, что тесное общение двух человек делает их похожими друг для друга. Так стоит ли снисходить и из жалости дружить с глупцом, если это все-таки заразно? Нет, высокомерный человек предпочтет умереть в неизвестности, чем приобретать известность в посредственных кругах.

Если быть уж совсем объективным – без той надменной категоричности, свойственной подлинным снобам, – то не на едином образовании возвышается высокомерие. Образование – это, конечно, весомый аргумент в пользу ненависти всех тех, кто глупее тебя, но все-таки не все прибегают к этому аргументу. А что еще остается? Разумеется, опыт. Жизненный опыт, прожитые года, накопленная мудрость, возраст и многое другое, что составляет джентльменский набор сноба, если он обделен образованием.

Нет-нет, если человек обладает двумя вышеназванными качествами, то к нему вообще лучше не подходить. Во всяком случае, не будешь себя ощущать идиотом. И пусть говорят, что по-настоящему умные люди не кичатся своим опытом и образованием – это, знаете ли, не комильфо в приличном обществе, – все равно надменные люди продолжают это делать. А что им остается, когда нет других карт? Ум, в конце концов, понятие относительное и проблемное, и если есть иные достоинства, которые однозначно заметны для других, значит, ими пренебрегать ни в коем случае нельзя.

Что такое, в сущности, опыт? Наиболее длительное пребывание на этой грешной земле. Это не спортивное или интеллектуальное достижение, его не нужно было завоевывать в кропотливом труде и бессонных ночах, он не является тем, что вырывается с кровью. Да и призы за его приобретение если и дают, то, видимо, в форме старческого маразма.

Нельзя не почитать старость. Нельзя ее не уважать. Но вместе с тем старость имеет врожденные пороки, среди которых особняком стоит высокомерие. То самое старческое высокомерие, которое зиждется на пресловутом опыте.

«Ты просто еще очень молод, чтобы это понимать» – мы это слышим на каждом шагу. И у молодости, по сути, нечем крыть этот аргумент, потому что по логике своей он сводится к не менее парадоксальной фразе: «Ты еще очень молод, чтобы быть старым». Иными словами, подрасти немного. Глядишь, и поймешь.

И все-таки прав был Оскар Уайльд, когда утверждал: «Молодость! Что может с ней сравниться? Как это глупо говорить о „неопытной и невежественной юности“. Я с уважением слушаю суждения только тех, кто много меня моложе. Молодежь нас опередила, ей жизнь открывает свои самые новые чудеса».

За опыт могут принимать совершенно устаревшие суждения. Казалось бы, мир меняется: человек полетел в космос, изобрел компьютерный вирус, научился фотографировать на телефон. Но даже при этих достижениях цивилизации, существенно обновивших нравы общества, главенствует мораль из дописьменных времен. «Представление о добре и зле, – с высокодуховным выражением лица скажет надменный старик, – не могут меняться в силу объективных причин. Мораль одна, как истина, и не подлежит исправлению».

Не будем, впрочем, вдаваться в идеологические споры, дабы не прослыть нигилистами. О морали много в свое время сказал Ницше, за что тоже высокомерными современниками был причислен к наивным простакам.

Но то, что старики живут заветами прошлого, в то время как на дворе совершенно другое время, вызывает диссонанс. Хотя, быть может, мы просто ничего не понимаем в силу молодости и юношеского максимализма. Старческая надменность – не порок. Склонность к анализу и рефлексии – вот главный порок! К чему лишние мысли, если за тебя человечество уже все помыслило? Вот одно остается не ясно: почему мы до сих пор живем не в безупречном обществе и грех по-прежнему живет среди нас, если предыдущие поколения были безгрешны? Или у людей прошлого тоже можно было обнаружить бревно в глазу?

Взвешенное и обдуманное решение вызывает уважение. Когда встречаешь человека, умеющего совладать со своими эмоциями, проникаешься к нему симпатией. Только врагу пожелаешь разгоряченного собеседника. С таким ни за стол переговоров не сядешь, уж тем более не станешь вынашивать общих планов. Поэтому в цивилизованном обществе принято гнев расценивать как слабость.

Тысячи лет прошло со времен Троянской войны, в которой, кажется, гнев стоял на первом месте. Сначала Менелай разгорячился по факту того, что у него увели красавицу жену. Затем греки в неистовстве осаждали троянцев. И в конце концов самый доблестный из героев, Ахиллес, вышел из себя, когда ему не позволили присвоить военную добычу, а именно взять себе пленную наложницу. Из-за гнева события той войны поворачивались радикально, отчего победы пришлось ждать аж десять лет. Сейчас, с высоты христианской морали, можно только лишь осудить древних за их неуемное желание мстить, горячиться и не иметь никаких представлений о сдержанности.