— Гас, ты говоришь, что хочешь познакомиться со многими японцами. Но ты можешь сделать это и продолжая жить у нас, — настаивал Такамори.

— Это действительно так, Гастон-сан, — сказала Томоэ, поддерживая брата. — С какими людьми вы хотели бы встретиться? Мы сделаем для вас все возможное, не так ли, Такамори?

Руки Гастона неуклюже лежали на длинных коленях. Такамори и Томоэ никогда не видели его таким. Обычно он быстро кивал в знак согласия головой, но сегодня упрямо сидел без движения.

В конце концов Такамори отказался от попыток его переубедить.

— Похоже, мы ничего уже не сможем сделать. Томоэ, мы должны позволить Гастону поступать так, как он считает нужным... Но, Гас, пожалуйста, приходи к нам, когда у тебя появится желание. Пока ты в Японии, считай, что у тебя есть здесь свой дом, — с большим чувством сказал Такамори.

Когда все было решено, Гастон встал, поднялся в свою комнату и принес четыре небольших пакета, завернутых во французские газеты. Один он отдал Такамори, другой — Томоэ.

— Этот для Такамори-сан, этот для Томоэ-сан.

Два других пакета он попросил передать матери, которая уже легла спать, и Матян.

— Гастон, — с удивлением воскликнул Такамори, — не собираешься же ты покинуть нас сегодня вечером?

— Да, сегодня... Сейчас.

Это было невероятно.

— Гас, но это невозможно. Прежде всего, тебе негде ночевать, разве нет?

— Не беспокойтесь. Не беспокойтесь. На пароходе я спал даже на палубе. — Его лицо растянулось в улыбке.

— Я позову маму и Матян, — сказала Томоэ.

Когда Сидзу узнала о решении Гастона, она трижды пыталась переубедить его, но он уже все решил и умолял отпустить его.

— Я слабовольный человек. Может, завтра я уже не решусь и захочу остаться в доме Такамори. Но сегодня я принял решение.

Глядя на Такамори и Томоэ, он еще раз извинился за беспокойство, которое доставил.

— Такамори, ты можешь, по крайней мере, помочь ему найти место, где остановиться, — предложила Сидзу.

Но Такамори видел, что решение Тастона начать самостоятельную жизнь непоколебимо.

— Нет, я думаю, лучше позволить ему поступать так, как он хочет.

Гастон с вещевым мешком в руках уже стоял в дверях, и вся семья выстроилась в ряд, чтобы с ним попрощаться. Все это было настолько внезапно и неожиданно, что потрясло даже Матян, — она забыла выставить его ботинки. Пришлось напомнить. Она стояла как вкопанная и смотрела на Гастона. Гастон помахал и ей.

— До свидания, Матян. Спасибо тебе.

Со слезами на глазах он попрощался с каждым членом семьи.

— До свидания, Гас. Возвращайся.

Когда он уже оказался на улице, в темноте, его огромный силуэт вновь повернулся к ним и неуклюже помахал рукой.

— О, это та собака! — вскричала Томоэ. Старая бродячая псина, которую приласкал Гастон, неожиданно появилась ниоткуда и заковыляла за ним.

— Я все-таки ничего не понимаю, — проворчала Томоэ, опустившись на ступеньки крыльца.

* * *

Звезды мерцали в темном небе. Некоторые — ярко, другие испускали только тусклый свет. У Гастона будто выросли крылья, и звезды звали его к себе.

С детства он любил наблюдать за звездами. На палубе корабля по пути в Японию он проводил целые ночи, глядя в небо. Ранним утром над Средиземным морем он видел звезды Млечного Пути — маленькие, они сияли в темном африканском небе, — а над Индийским океаном их было столько же, как и сейчас, — несметное количество.

Звезды никогда не меняются. А он сам? Он проделал этот долгий путь в Японию и сегодня был вновь один. Ему сегодня негде спать, но такую жизнь он избрал для себя сам.

— Собака-сан, — позвал он дворнягу, которая прилегла у его ног. — Собаке-сан, как и мне, спать негде.

Он зашагал снова, и псина поплелась за ним, постоянно кашляя.

— Нет-нет, собака-сан, до свиданья. — Но собака лишь подняла голову и жалобно смотрела на него печальными глазами — казалось, они упрашивали Гастона не бросать ее.

Гастон присел и погладил ее по голове, а заглянув в ее глаза, почувствовал, что они хотели сказать. У собаки не было хозяина, который мог бы о ней позаботиться, она была уродлива и стара, ее мучил сильный кашель. И она, подобно ему, была полностью одинока в этом мире. Сам Гастон, конечно, был еще молод и, хотя имел большое здоровое тело, в нем не было ни капли собственного достоинства. В старую собаку, несомненно, бросали камни, все гнали ее прочь. Над Гастоном тоже с детства потешались братья и друзья.

На родине Гастона в Савойе глуповатых мужчин крупного телосложения называли «тополями» — из их древесины можно было делать только спички. Поэтому друзья и дали Гастону такое прозвище.

Но Гастон всегда хотел верить в людей. «Не все в мире, — думал он, — рождаются умными и сильными, как Наполеон. Земля не только для умных и сильных. Даже у таких слабых и несчастных существ, как он и эта собака, должна быть возможность сделать что-то полезное за свою жизнь. Среди множества звезд на небе определенно есть и такие, что не излучают яркий свет, но они все равно видны и можно любоваться их красотой. И никто не может отобрать у слабых кусочка этой красоты, если продолжать жить — упорно и настойчиво».

— Пошли дальше, собака-сан. — Гастон встал и пошел. Собака, постоянно кашляя, поплелась за ним.

* * *

У лисиц есть свои норы, у птиц небесных — свои гнезда. Поглядывая на звезды, сверкавшие бриллиантами в ночном небе, Гастон завернул за угол и пошел на восток. Он не мог сесть на электричку — с собакой его бы не пустили, — а на такси у него не было денег. И он не мог бросить это существо, которое, постоянно кашляя, преданно следовало за ним. Не способный ни на что больше, Гастон мог полагаться лишь на свои ноги; он был уверен, что способен пройти большие расстояния. Но сейчас самым важным было найти ночлег. Он действительно провел много ночей на открытой палубе «Вьетнама», поэтому скамейка на железнодорожной станции или ступени церкви могли бы помочь ему скоротать ночь до утра.

Как хорошо быть снова одному. Он чувствовал, что виноват перед Такамори и Томоэ за такое настроение: они были очень добры к нему, совершенно постороннему человеку, — но тем не менее Гастона радовали одиночество и свобода, которых он не знал уже давно. Он часто мечтал вот так бродить по экзотическим улицам Токио, не причиняя никому беспокойства. Но какой же это огромный город!

Вскоре он вышел на оживленную улицу, ярко освещенную светом неоновых огней, и решил, что это, должно быть, Сибуя, однако, присмотревшись к карте, убедился, что это всего лишь район Сангэнчая на окраине Токио. По сравнению с Парижем, который можно пересечь с запада на восток за два часа, размеры Токио было трудно представить — примерно, как определить, где кончается и где начинается огромная пустыня. Хотя было уже десять часов вечера, по улице бродило много народа — как на Монпарнасе днем.