– Постараюсь не задерживаться. Сегодня тренировки будут короткими. Завтра приезжает Хаффман, и в три часа пополудни в клуб придут мастера, с которыми он будет драться. Они хотят размяться, провести несколько показательных боев между собой. Вообще-то, интересно посмотреть…

– Как хочешь, – безразличным тоном бросила Анита. – Если тебе интереснее проводить время с грубыми мужланами, бьющими друг друга по лицу, чем со мной, то…

– Нелли!

– Ладно, ступай. Сегодня я обойдусь без тебя.

Когда Максимов, сопровожденный столь неласковым напутствием, скрылся в клубе, Гюнтер развернул свою коляску, чтобы ехать на Фридрихштрассе. Однако Анита велела везти себя в другое место.

– Шарлоттенштрассе. «Ореховое дерево».

Приятно иметь дело с понятливым человеком. Гюнтер мигом домчал Аниту до нужного кабачка. Она минуту раздумывала, не попросить ли его подождать, но решила, что это будет уже слишком. Он ведь не ее крепостной кучер. Да и неизвестно, долго ли она здесь пробудет.

– Vielen Dank, – сказала она, выйдя из коляски. – Ich danke Ihnen für die Hilfe.[3]

По улице, именуемой Шарлоттенштрассе, вереницами текли люди. На миг Аните показалось, будто в толпе мелькнула знакомая сутулая фигура в черном пальто и котелке. Этого человека она видела вчера, недалеко от места, где был убит Пабло.

Поеживаясь от тревожных предчувствий, Анита вошла в кабачок. Его название объяснялось просто: несмотря на то, что Берлин расположен в северной части Европы, климат здесь довольно мягкий, и ореховые деревья на улицах – вовсе не редкость. Вот и возле одноименного ресторана они выросли небольшой рощицей, окружившей приземистое здание. Анита подумала, что летом эти деревья смотрятся, должно быть, очень мило и к тому же дают неплохой урожай грецких орехов. Еще одно ореховое дерево красовалось на вывеске над дверью, где был вход в кабачок.

Анита рассчитывала очутиться в мрачном, пропахшем пивом подвальчике, но «Ореховое дерево» оказалось весьма приличным, просторным и светлым ресторанчиком, куда не зазорно было заглянуть даже людям из высших кругов общества. Сев за свободный столик, Анита заказала себе чашку кофе.

Теперь можно было подумать, зачем, собственно, она пришла сюда. Полюбоваться на стены, которые любил разглядывать Андрей Еремеевич? Пустая трата времени. Уединиться и собраться с мыслями? Проще всего это сделать дома, наказав Веронике не шуршать тряпками и не греметь ведрами. Зачем же?

Анита оглядела посетителей. Среди них наверняка есть завсегдатаи, они могли видеть Вельгунова, даже выпивать с ним. Ах, если бы она хорошо знала немецкий!

Анита просидела в кабачке минут сорок, выпила три чашки кофе и решила, что пора уходить. Хорошо бы успеть до темноты наведаться к Ранке, он обещал узнать насчет пивовара Шмидта.

К смуглолицей красавице подошли два не очень трезвых немца, о чем-то заговорили, ухмыляясь до ушей, но она окатила их таким ледяным взглядом, что они сочли за благо поспешно ретироваться.

Анита отодвинула чашку и собиралась подняться из-за столика, как вдруг дверь открылась и в кабачке появились новые посетители.

Мадемуазель Бланшар! Анита быстро опустила вуаль и, опершись локтями на стол, прикрыла лицо ладонями. Заметит или нет?

Мадемуазель вроде бы не заметила. Сопровождаемая своим статным спутником, в котором Анита узнала Гельмута Либиха, химического дельца, чей знаменитый дядя успешно занимался научными изысканиями, писательница прошла в зал. Сегодня она была разодета так, словно собиралась на королевский бал. Ее фигуру облекало белое атласное платье греческого стиля с голубым, шитым золотом передником римского образца, завязанным сзади золотыми же кистями, с алым шарфом вокруг талии. Белые руки, обнаженные до плеч, были украшены жемчужными браслетами, а ноги обтянуты шелковыми чулками телесного цвета, причем ступни и икры, видневшиеся из-под приподнятого с двух сторон платья, были перевиты лентами, крепившимися к туфлям. Так одевались на приемах богатые француженки во времена консульства.

Оценив экстравагантность нового наряда госпожи де Пьер, Анита осторожно приподняла вуаль – так было удобнее наблюдать. Гельмут Либих усадил свою даму за столик, сел сам. Судя по той поспешности, с какой им принесли бутылку «Шато Марго», они бывали здесь часто. Гельмут сам разлил вино по бокалам, с восторженно-наивной улыбкой влюбленного повернулся к мадемуазель Бланшар.

Идиллия была прервана самым чудовищным образом. Один из клиентов кабачка, невысокий плотный здоровяк с длинными, пепельного цвета волосами и густыми бакенбардами, появившийся в зале всего за минуту до романтической пары, поднялся и выхватил из-под сюртучной полы револьвер. Под низкими сводами почтенного заведения грянул гром. Бутылка «Шато Марго», стоявшая перед Гельмутом Либихом, разлетелась вдребезги. Мадемуазель Бланшар выронила бокал с вином и повалилась прямо на возлюбленного. Он успел бросить свой бокал на пол и подхватить ее. В следующую секунду пуля продырявила скатерть в нескольких дюймах от его руки.

Шокированная и оглушенная выстрелами публика на миг окаменела. Стрелявший сноровисто сунул револьвер обратно под сюртук, где, очевидно, имелась кобура, и бросился к выходу. Кто-то из мужчин попытался перехватить его, но здоровяк мощным, профессиональным ударом кулака смел его с дороги, опрокинул попавшийся на пути столик и под звон бьющихся об пол рюмок выскочил из зала.

Публика опомнилась, началась суматоха. Все взоры были обращены на мадемуазель Бланшар, которая неподвижно лежала на руках у Гельмута Либиха. Со всех сторон неслись крики:

– Schnell einen Arzt! Gibt es hier einen Arzt?[4]

К счастью, один из посетителей владел врачебными навыками. Он проворно отодвинул мешавший столик и стал развязывать на мадемуазель Бланшар ее пышное платье. Внезапно она шевельнулась, приподняла руку и слабым голосом произнесла по-французски:

– Где я? Кто это?

– Дорогая, ты жива? – сорвавшись от волнения на фальцет, воскликнул Либих. – Ты ранена? Скажи: тебе больно?

– Нет… Гельмут, неужели он стрелял в меня?

Вместо ответа Либих крепко прижал к себе очнувшуюся возлюбленную и глазами попросил добровольного лекаря удалиться.

– Дорогая, ты можешь идти?

– Не знаю. Попробую… – Мадемуазель Бланшар выпрямилась, ее грудь вздымалась судорожными толчками. Аните показалось, что писательницу сейчас вырвет, но Элоиза де Пьер справилась с собой и, опершись на руку Гельмута, встала.

Публика металась по залу, под ногами хрустели осколки. Слышалось понятное без перевода слово «polizei». Аните не хотелось в очередной раз встречаться с полицией, и она, пользуясь всеобщим замешательством, стала продвигаться к выходу. Она вышла из кабачка сразу следом за Либихом и мадемуазель Бланшар, видела, как они садились в экипаж. Известную романистку шатало, словно она только что сошла с палубы трансатлантического корабля. Гельмут помог ей устроиться на сиденьях, и экипаж покатил по Шарлоттенштрассе.