«Всё равно найду», — подумала Грета.

Доспех давил на плечи, рубашка промокла, по подбородку стекал пот.

«А представь, как тяжело братьям Ордена сражаться в Палестине? Терпи. Надо выяснить, что за место. Если это Чистилище — где братья? Если рай — где святые?»

Лязг отдавался эхом при каждом шаге. Перебираясь с уступа на уступ, Грета опустилась к самой воде. Квадратные валуны на поверку оказались гладкими брусками дерева. Дуб? Нет, гораздо крепче — кинжалом не проковырять.

Вода собиралась в чашу, похожую на сердце, перетекала вниз, к следующей купели. Каскад водопадов тянулся дальше и терялся среди зелени и облаков взвеси.

Четыре года Грета не плавала, — хотя река ластилась к самому замку, завлекала, как пышная цветочница, поглядывала из каждого окна.

Грета откинула кольчужный капюшон, развязала подшлемник, подошла к зелёному уступу. Его увили старые лозы, душистый виноград свешивался гроздьями размером с барана. Каждая виноградина словно яблоко, запотевшая, сизая.

Избавившись от перчатки, Грета сорвала одну, стёрла пальцем пушок из капелек и надкусила: сочно и сладко. Даже косточек нет.

Вторая перчатка отправилась за пояс. Надо бы руки помыть.

Волны отражали зелень и сталь, дрожали; у дна скользили мальки. Каштановые волосы Греты слиплись прядями, длинные не по Уставу. Где порез на лбу? Туда же угодил осколок кирпича?

А вода-то — тёплая!

Приятно рвать виноград, пахнущий причастием, и нежные жёлтые груши с плотной корочкой, выплёвывать в ладонь твёрдые катышки. Длинные капли-плоды гнули к земле ветвь, росшую прямо из гладкого уступа.

«Побеждающему дам вкушать от Древа Жизни, которое посреди рая Божия». Откровение Иоанна Богослова.

Значит, всё-таки — райский сад? И что теперь, вечно питаться фруктами?

Поверхность скалы, полированная, в древесных разводах, вдруг начала набухать. Проклюнулся пупырышек, вроде сосца, вытянулся в росток, из его пазух полезли бутоны. С громким потрескиванием от черенка отваливались чешуйки.

Грета отскочила, рукоять кинжала тут же прыгнула в ладонь. Как оранжевые маки так быстро распускаются, загибают лепестки, сбрасывают их?

Завязи вытягивались, розовели. Да это говяжьи колбаски!

Пошёл аромат, от которого рот наполнился слюной. Плоды поджаривались сами, исходили паром, под кожицей вспухали пузыри шпика.

Что сегодня за день? Пятница кончилась, наступил праздник.

Грета начала читать молитву, но наспех, то и дело сглатывая. Не утерпела до конца — сорвала одну колбаску. Горяча. Надкусила — о, этот сок! Как на Рождественской ярмарке, только палочки не хватает. Тут же был сломан прутик, очищен от листиков и воткнут в колбаску.

Грета умяла их штук пять, пока не вспомнила о воздержании. А когда вспомнила — ещё три.

В нескольких шагах обнаружилась ветка с булочками из тонкой белой муки. Как же в детской песенке поётся: «Граф работать не пойдёт, хлеб на клёне не растёт»? Ерунда, растёт, да ещё отличный! Пахнущие сдобой шарики, бок присыпан пудрой, на нём — колючие припёки. Двух булочек вполне достаточно. Ну, последнюю.

Со склона падала тугая струя, пушистая, как конский хвост. Грета хлебнула из горсти пару раз, потом подставила рот. Ледяная вода окатила шею, полилась за пазуху, от неё немел язык.

Оглянулась — по-прежнему никого. Расстегнула наручи. Как же без помощи снять латы? Пришлось порядком поизвиваться, но, наконец, избавилась от них; затем — от кольчуги; от пропитанной потом, задубевшей куртки и мокрой рубахи; от ботинок с острыми носами и липких портянок. Тёплый воздух гладил голую спину, в воду ступить было боязно.

«Призраков не испугалась, а тут трушу!» — Грета рассмеялась сама себе — и нырнула.

О, как же хорошо! Дно скользкое, в иле, течение сносит. Мыла бы…

На водной глади показался лист, выгнулся, капли скатились с ворсинок. За ним — второй. Между листьями просунулся бутон и начал раскрывать тёмно-розовые лепестки. Водяная лилия!

Грета подплыла ближе, выдрала из середины цветка коричневый брусок с густым запахом дёгтя. Кто это, интересно, угадывает все её желания? Бог или дьявол? А если… Если на самом деле она стала призраком и бредёт сейчас по подземелью, а всё вокруг — морок?..

Брр-р, холодно! Надо скорее разыскать братьев, где они тут. Или хоть кого-то.

Смыв с себя полвоза грязи, три вылазки и четыре года тренировок, Грета подтянулась на берег, выкрутила волосы. Даже не удивилась, когда заметила у склона куст с огромными мягкими листьями, которые словно шёлком покрыты, они отлично заменили полотенце.

В самый широкий лист Грета завернулась, будто в простыню, и вытянулась на берегу. Как же она устала! Древесина холодила спину, водопад рокотал, ветерок едва касался кожи. Спать, только спать…

Нет. Нельзя. Сначала надо найти братьев… Но потом, всё потом…

Тянет куда-то вниз, темно, и горит огонь в горне, жарко, а снаружи воет декабрь, кузнецы отдыхают, не стучат…

Нет! Глупая, смертная плоть — не смей спать!

Грета распахнула глаза, волна дрожи прошла от шеи до пяток. Что-то щекотнуло запястье. Встать!

Не получается, как будто кандалы на кистях рук и лодыжках. Она приподняла голову: глянцевый корень переползал голую ногу, словно змея — сучок. Корень утолщался на глазах, выпускал отростки, которые скользили под колено, оплетая его и поднимаясь выше.

На лоб легла живая полоса, мягко придавила к земле.

Чувствуя, как лозы огибают локти, Грета заорала, рванулась — и не смогла даже плечи приподнять.

Поймали! На минутной слабости, на греховной тяге. Грета плакала от злости. Рай, да, конечно! Сама сняла латы, бросила меч.

Лист-полотенце развернулся. Побеги заструились по животу, как ручейки, разделились на рукава, окутали груди, коснулись сосков. Они щекотно спускались вдоль позвоночника, гладили подмышками, сжимали бёдра пупырчатыми пальцами.

Соски стали острыми от прикосновений, колени ослабли, дыхание замерло на вдохе. Объял жар, прохладные побеги гладили и приятно остужали. Зелёные уступы поплыли, подёрнулись розовым. Облака разошлись, и в просвет стало видно не синеву — глянцевый деревянный потолок с набухшими каплями, которые срывались, падали на живот, в ямку у шеи, стекали по бёдрам.

Грета вдруг поняла, что с ней делают. Обет давала, а тут!..

Она зажмурилась, тряхнула головой, скомкала сладкое оцепенение. От яростной попытки вырваться деревянные путы впились в рёбра, боль исполосовала всё тело.

— Я тебя разрублю! — закричала она в потолок. — Кто бы ты ни был — человек, поганый божок или дьявол — покрошу на мелкие куски!

Корни отдёрнулись, куда-то все разом подевались. Но и без них Грета оказалась плотно прикована к полу, словно наполовину увязла в нём.

— Прости-и, — раздался со стороны уступа голос, похожий на скрип сломанной берёзы. — Ты вся слишком напря-аженная, хотелось тебя рассла-абить перед тем, как уйдёшь. И вообще,