Тот протянул руку:

– Профессор Брайс?

Вопреки ожиданиям, рукопожатие оказалось мягким, не демонстративно крепким.

– Уже не профессор, – ответил он, – но все еще Брайс.

– Хорошо. Отлично. Я Хопкинс, бригадир. – Дружелюбие молодого человека казалось отчасти собачьим, словно тот выпрашивал похвалу. – Как вам это все, доктор Брайс?

Он указал на ряд незавершенных построек. За ними высилась стальная конструкция, что-то вроде трансляционной антенны.

– Не знаю, – ответил Брайс.

Он собрался было спросить, что тут строят, но побоялся смутить собеседника своей неосведомленностью. Почему этот толстый шут, Фарнсуорт, не объяснил, зачем его нанимает?

– Мистер Ньютон меня ждет? – спросил он, не глядя на бригадира.

– Конечно, конечно. – Молодой человек деловито повел Брайса за самолет, где на путях, серебристой карандашной линией уходящих в холмы, стоял вагончик монорельса. Хопкинс дернул дверцу, и та отъехала в сторону, открывая приятно затененную, обитую кожей кабину. – Через пять минут будете на месте.

– Это далеко отсюда?

– Мили четыре. Я позвоню, и Бринна́р вас встретит. Это секретарь Ньютона, он, наверное, и будет с вами говорить.

Брайс помедлил, прежде чем забраться в кабинку.

– А самого мистера Ньютона я не увижу?

Вот тебе и раз. Брайс не мог сдержать досаду: после двух лет надежд так и не встретиться с человеком, который изобрел «Уорлдколор», построил крупнейший нефтеперерабатывающий завод в Техасе, создал трехмерное телевидение, многоразовые фотонегативы, новую технологию цветной печати и так далее, – с тем, кто был либо самым гениальным ученым на планете, либо пришельцем.

Молодой человек нахмурился:

– Сомневаюсь. За те полгода, что я здесь работаю, ни разу его не видел, разве что через окно кабины, в которую вы садитесь. Примерно раз в неделю он приезжает сюда посмотреть на строительство, но никогда не выходит, а внутри такая темень, что лица не разглядишь, только силуэт.

Брайс устроился на сиденье.

– Вообще не выходит из дома? – Он кивнул в сторону самолета, у которого уже суетились возникшие словно ниоткуда механики. – Не летает… куда-нибудь?

Хопкинс улыбнулся широко (и, как показалось Брайсу, глуповато):

– Только по ночам, так что все равно не разглядишь. Он высокий и худой. Это мне пилот рассказал, а больше и ничего. Пилот не слишком разговорчив.

– Ясно. – Брайс нажал кнопку на дверце, и та беззвучно скользнула на место. Пока она закрывалась, Хопкинс сказал: «Счастливого пути!» – и Брайс быстро ответил: «Спасибо», но так и не понял, успел ли тот услышать.

Кабина, как и самолет, была звуконепроницаемой и прохладной. И тоже, как самолет, она начала движение без всякого рывка, набирая скорость так плавно, что движение не ощущалось вовсе. Брайс увеличил прозрачность окон, повернув серебристую рукоятку, явно для этого предназначенную, и стал смотреть на хлипкие с виду алюминиевые каркасы и группы работающих людей – редкое и отрадное, на его взгляд, зрелище в эпоху заводов-автоматов и шестичасового рабочего дня. Люди вроде бы трудились в охотку, обливаясь потом под раскаленным небом Кентукки. Брайсу подумалось, что им, наверное, очень хорошо платят, раз они согласились оказаться здесь, вдали от гольф-клубов, муниципальных казино и прочих утех рабочего класса. Многие были молоды, и Брайс разглядел парня, который, сидя в кабине гигантского экскаватора, улыбался от удовольствия толкать перед собой огромную массу земли. Брайс на мгновение позавидовал его работе, молодости и уверенности.

Через минуту кабина выехала со строительной площадки и понеслась по лесистым холмам так быстро, что деревья слились в размытую полосу света и тени, солнца и зеленой листвы. Брайс откинулся на удивительно удобные подушки, стараясь получать удовольствие от поездки. Однако расслабиться не получилось, слишком он был взбудоражен стремительностью событий и деловитой суетой этого места, так блаженно далекого от Айовы, от студентов, бородатых интеллектуалов и администраторов вроде Канутти. За окном все быстрее мелькали свет, тень, зелень – а затем, когда вагончик вылетел на гребень холма, впереди блеснуло озеро, лежащее в низине подобно листу чудесного серо-голубого металла: гигантский безмятежный диск. За озером, у подножия горы, стоял большой старый дом с белыми колоннами у входа и широкими, закрытыми ставнями окнами. В следующий миг дом и озеро исчезли за холмом. Кабина двигалась под уклон, замедляя ход. Минутой позже они появились снова, и вагончик, чуть наклонясь, двинулся по широкой дуге вдоль берега. Рядом с домом ждал человек. Кабинка плавно остановилась, Брайс набрал в грудь воздуха и нажал кнопку; обшитая деревом дверца тихонько скользнула вбок, и он шагнул в прохладу, запах сосновой хвои и едва различимый плеск воды на берегу озера. Встречавший был невысок и смугл, с маленькими яркими глазками и при усах. Он подошел и вежливо улыбнулся.

– Доктор Брайс? – В речи слышался французский акцент.

На Брайса вдруг накатило радостное волнение.

– Месье Бриннар? – Он протянул руку. – Enchantе́[10].

Француз пожал протянутую ладонь, слегка приподняв брови.

– Soyex le bienvenu, Monsieur le Docteur. Monsieur Newton vous attend. Alors...[11]

Брайс задержал дыхание:

– Ньютон меня примет?

– Да. Следуйте за мной, пожалуйста.

Три кошки, игравшие в вестибюле, настороженно уставились на Брайса. По виду – обычные уличные, но упитанные и недовольные появлением незнакомца. Кошек Брайс не любил. Француз молча провел его по вестибюлю и вверх по застланной толстым ковром лестнице. По стенам висели дорогие с виду картины неизвестных Брайсу художников. У основания очень широкой, изгибающейся полукругом лестницы он приметил электрический подъемник с сиденьем (в данный момент сложенным). Неужели Ньютон инвалид? Дом выглядел пустым, если не считать их двоих и кошек. Брайс оглянулся; животные все еще смотрели ему вслед наглыми любопытными глазами.

Лестница привела к новому залу, в конце которого была дверь, очевидно в комнату Ньютона. Оттуда вышла полная женщина в фартуке. Она глянула на них грустными глазами и заморгала:

– Вы, наверно, профессор Брайс.

Голос у нее был хрипловатый, с сильным простонародным выговором.

Он кивнул, и женщина повела его к двери. Брайс вошел один, с ужасом заметив, что дыхание участилось, а ноги стали как ватные.

В огромной комнате было холодно. Из больших, лишь отчасти прозрачных окон в эркере с видом на озеро исходил приглушенный свет. Повсюду стояла мебель невероятных цветов: по мере того как глаза Брайса привыкали к тусклому желтоватому освещению, массивные диваны и столы обретали голубые, серые и рыжеватые тона. На дальней стене висели гравюра, изображавшая огромную птицу (цаплю или американского журавля), и нервная абстракция в духе Клее[12]. Возможно, сам Клее. В любом случае два изображения сочетались плохо. В углу в огромной клетке спал красно-лиловый попугай. А навстречу Брайсу, опираясь на трость, шел высокий худой человек с неразличимыми чертами лица.