— Зато есть и приятные новости. Во-первых, я привез абсолютно новый миноискатель — ты ж помнишь, сколько мы времени его выбивали? Во-вторых, нам обещана всяческая поддержка и помощь, как технического плана, так и касающаяся работы с архивами. И третье — это уж и вовсе немыслимо! — нам обещали дать новое нормальное помещение под клуб вместо нашего подвала, представляешь? Ну, а касаемо нашей работы на этом месте… короче, нас очень просят отнестись к раскопкам со всей серьезностью и при обнаружении чего-то подобного твоей находке, немедленно, гм, извещать. Вот, собственно, и все. Никому ни слова, с остальными я сам поговорю, так что работаем, как работали. Копаем то есть, — руководитель ободряюще хлопнул его по плечу. — Не переживай и не бери в голову, просто имей в виду все то, о чем я рассказал, хорошо?

— Думаете, мы еще что-то эдакое найдем? — взволнованно произнес Дима внезапно охрипшим голосом.

— Честно? Думаю, нет. Я бы даже сказал, практически уверен, что не найдем, так что можно расслабиться. Ну, все, Дим, ступай к ребятам, до темноты еще есть чем заняться. Я сейчас переоденусь в рабочее и тоже присоединюсь.

Тренировочная база ЦУОС, Земля, 2210 год

Как известно, древняя поговорка гласит, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, однако тридцатитрехлетний Виталий Рогов, боевой Т-оператор первого ранга («опер» или «операнг» на местном сленге), совершенно точно знал, что это не соответствует действительности. Сам он, к примеру, умирал уже раз десять, если не больше. Правда, не в физическом плане, не телесно, так сказать, но ведь, с другой стороны, что такое гибель бренного тела по сравнению с гибелью сознания; с уничтожением составляющей собственное «я» личности?

А вот последняя-то как раз и умирала, пусть и в чужих телах, но зато со всеми сопутствующими моменту малоприятными ощущениями. Согласно боевой специализации и уровню личностно-психологической ассоциации, «оперу» Рогову приходилось погибать под шрапнелью в пятнадцатом, гореть в танке в сорок втором, умирать от тропической лихорадки в шестьдесят девятом, загибаться от пулевого ранения в восемьдесят третьем и девяносто пятом… да мало ли! Двадцатый век вообще был богат как на мировые, так и на локальные войны, малодушно обозванные кем-то «горячими точками» и «ограниченными военными конфликтами».

Но самым страшным был вовсе не сам по себе факт гибели, а то, что, несмотря на все сеансы гипнотерапии и мнемокоррекции, он прекрасно помнил все свои смерти; всю неминуемо сопровождавшую их боль и страдание. Такова была плата за право вторгаться в сферу всесильного Времени, за возможность изменять течение отдельных ручейков, даже, скорее, крохотных брызг этой вечной Реки.

За более чем столетие существования ЦУОСа, точнее, скрывающегося за этой аббревиатурой подразделения «Хронос», ученые так и не сумели хоть сколько-нибудь логично объяснить этот факт. Отчего после деактивации посланной в иное время психоматрицы операторы в малейших деталях помнят все происходившее с ними в прошлом? Все, вплоть до чувств, страхов или сомнений, испытываемых реципиентом? Неважно, погибшим ли в ходе акции или благополучно освободившимся от нежданного «соседства», навязанного впечатляющими пси-технологиями далекого будущего?

Лично Виталий был склонен согласиться с мнением своего духовника, батюшки Петра, о бессмертии души. В том смысле, что человеческая душа едина и неповторима, и необходимость ее тиражировать, волею командования отправляя в иные времена, ничего, по сути, не меняет. Ведь в телах других людей он проживает лишь крохотную частичку чужой жизни, однако проживает он эту самую частичку именно собственной душой — или, если хотите, разумом.

Так ли это на самом деле, Виталий, конечно, не знал, но, учитывая разводящих руками яйцеголовых, склонялся к мысли, что так оно и есть. Нет, вовсе не из какой-то особой религиозности, скорее, наоборот, исключительно из чувства здравого смысла. Поскольку, в отличие от тех же самых умников из научного отдела, не раз испытал все это на собственной шкуре. Точнее, на собственной душе.

И если он до сих пор помнил боль от пронзающих грудь шариков германской шрапнели, в пятнадцатом году накрывшей их окоп, это что-то да значило! Даже если вовсе не говорить о тех, кто погибал — там, в прошлом, разумеется — рядом с ним: их он тоже помнил, более чем хорошо помнил! И это тоже было больно; и с этим тоже не могли справиться специалисты из медицинского «психотдела».

Именно потому тридцать — тридцать пять лет и оказывались почти что крайним сроком для ребят из «Хроноса»: большего никто просто не выдерживал, или сходя с ума от не то чужих, не то все-таки именно своих воспоминаний, или соглашаясь на глубокую пси-коррекцию и отказываясь тем самым практически от всех накопленных за жизнь воспоминаний, суть — от собственной памяти. Ведь, если подумать, тридцать с небольшим, в общем-то, не самый поздний срок, чтобы начать жить заново, практически с чистого листа, но все же, все же, все же…

Впрочем, была еще и третья категория бывших операторов; тех, кто не сходил с ума и не соглашался на форматирование собственного разума, кто попросту тихо спивался. Или вербовался на какую-нибудь нетерраформированную планету с шансами выжить до окончания контракта один к десяти, где до седьмого пота вкалывал рядом с отбывавшими пожизненные сроки каторжниками… и тоже тихо спивался.

И хотя находились единицы, кто оказывался способным самостоятельно все это пережить, начать новую жизнь, завести семью или уйти в монастырь, Виталий все чаще подозревал, что он относится именно к третьей категории. С ума он пока сходить не собирался, на коррекцию памяти не согласился бы ни за какие блага мира, но и в монастырь вряд ли бы ушел — несмотря на то, что считал себя искренне верующим человеком. Ну, а заводить семью? Можно, конечно, вот только будущую жену и детишек жалко. А ну как он с самим собой все-таки не справится, сорвется? Зачем же заставлять страдать любимых людей?

Рогов криво усмехнулся и плеснул себе еще полстакана «Адмиральской» — в конце концов, он сейчас в «боевом отпуске», в смысле — там, в прошлом, так что имеет полное право набраться вдрызг. В принципе Виталий мог бы позволить себе и куда более элитные напитки, коньяк, например, или первосортное виски с Родена-3, благо звание оператора первого ранга приравнивалось к флотскому каперангу или армейскому полковнику, а оклад был почти в полтора раза выше, но он как-то привык к обычной водке.

Опрокинув в рот стакан, Рогов, не закусывая и не запивая, откинулся в кресле, неожиданно вспомнив тот день, когда он, тогда еще простой капитан диверсионно-разведывательного подразделения флотского Космического десанта, впервые переступил порог здания ЦУОСа. Тогда ему прочли — после подписания целой пачки всяких официальных бумаг, ясное дело, — чуть ли не лекцию, разом перевернувшую все былые представления о нынешнем мироустройстве с ног на голову…

Интерлюдия

…Возможность перемещений во времени совершенно случайно открыли еще в середине двадцать первого века, практически одновременно с открытием гиперпространственных путешествий. Причиной тому стал сопровождающий прыжок через гиперпространство небольшой временной парадокс, проявляющийся некритичными сбоями в работе обеспечивающих процесс переноса электронных приборов, и в особенности радиосвязи. Можно было, например, дважды прослушать одно и то же радиосообщение или вовсе услышать нечто, еще даже не отправленное в эфир. Рассчитывающие параметры прыжка компьютеры тоже зачастую сбоили, выдавая сообщения об еще не произведенных действиях или сообщая о благополучном окончании процесса переноса за несколько мгновений до того, как оный перенос завершался.