дома, и, если бы мы выслали его в общежитие, его бы это сильно ранило, может, даже больше, чем если бы мы попросту его бросили. Так что папа оставил его у нас дома. Так он и жил с нами до тех пор, пока не начал работать… [Продолжение следует]

Дети любят давать друг другу клички. Стоит однокласснику хоть в чем-то оказаться непохожим на других, ребята награждают его прозвищем. Поначалу из-за большой головы Цзиньчжэня прозвали Башкой. Мало-помалу проявились его странности: например, если он видел вереницу муравьев, тут же принимался с упоением их считать; зимой повязывал на шею какой-то жуткий шарф из собачьей шерсти – говорили, шарф этот достался ему от Иностранца; на уроках не мог сдержать ни газы, ни отрыжку, класс уже не знал, смеяться им или плакать; домашние задания всегда делал в двойном объеме, сначала на китайском языке, потом на английском; словом, казался чудным, дурачком. При этом учился он превосходно и баллы зарабатывал чуть ли не выше, чем у всех одноклассников, вместе взятых. Поэтому кто-то придумал для него новую кличку – Гений-дурачок. В этой кличке отразились и его таланты, и его поведение, она и стыдила, и превозносила его, в ней заключались и издевка, и восхищение; все сочли, что прозвище подходит ему как нельзя лучше. Так оно и к нему и пристало.

Гений-дурачок!

Гений-дурачок!

Пятьдесят лет спустя, когда я наводил о нем справки в университете Н., многие не понимали, о каком Цзиньчжэне речь, но стоило мне упомянуть Гения-дурачка, как люди тут же его вспоминали – вот как укоренилась в их памяти кличка. Вот что мне рассказал старый учитель, который был когда-то классным руководителем Цзиньчжэня:

«Хорошо помню один случай: на перемене кто-то увидел в коридоре муравьишек и позвал Цзиньчжэня, мол, ты же у нас любишь считать муравьев, а ну-ка, сосчитай, сколько их тут. Я сам видел: Цзиньчжэнь подошел и буквально за несколько секунд сосчитал сотню с лишним ползающих туда-сюда насекомых! А еще как-то раз он взял у меня книгу – «Словарь пословиц-чэнъюев» и через несколько дней вернул. Я говорю: оставь себе, изучай[17], а он мне: не надо, я уже все выучил. Он и вправду все чэнъюи в книге запомнил наизусть! Уж сколько у меня было учеников, а второго такого я не встречал – настолько же талантливого, влюбленного в учебу. Обычные люди и мечтать не смеют о подобной памяти, воображении, наблюдательности, умении так ловко считать, оценивать, делать выводы, резюмировать, о таких феноменальных способностях. Ему бы сразу идти учиться в старших классах, но директор не разрешил – кажется, господин Жун был против».

Господин Жун – это Лилли-младший.

Против он был по двум причинам. Во-первых, Цзиньчжэнь прежде жил в собственном изолированном мирке, и теперь ему необходимо было влиться в общество, чаще бывать со сверстниками; если поместить его в среду подростков куда старше его самого, это пагубно скажется на и без того замкнутом характере мальчика. Во-вторых, от Лилли-младшего не ускользнуло, что Цзиньчжэнь часто творит глупости: втайне от него и учителей пытается заново решить уже давно решенные научные вопросы, доказать то, что уже доказано, видимо, от слишком большого ума. Лилли-младший полагал, что ребенку с таким горячим стремлением к познанию требуется постигать мир постепенно, углубляясь шаг за шагом, чтобы в будущем не растратить впустую талант на исследование того, что уже изучено вдоль и поперек.

Однако вскоре выяснилось, что учителя с ним не справляются: своими трудными вопросами он часто ставил их в неловкое положение. В конце концов, Лилли-младшему пришлось прислушаться к педагогам и перевести Цзиньчжэня сначала на один класс выше, затем еще на один, и еще, так что к тому времени, когда его бывшие одноклассники перешли в старшие классы, он уже окончил школу. Несмотря на юный возраст, на вступительном экзамене в университет он набрал высший балл по математике, в рейтинге по общему количеству баллов среди абитуриентов провинции оказался на почетном седьмом месте и без труда поступил в университет Н. на математический факультет.

6

Слава математического факультета университета Н. вышла далеко за пределы города. Одно время факультет называли «колыбелью математиков». Пятнадцать лет назад, когда в неком приморском городе известного литератора родом из Ч. подкололи его «провинциальным» происхождением, тот, по слухам, сказал:

– Уж каким бы ни был наш город Ч., по крайней мере, у нас есть замечательный университет Н. Даже если когда-нибудь университет придет в упадок, останется математический факультет, один из лучших в мире. Ну что, неужто и над ним посмеетесь?

Уже по этим словам, пусть и сказанным в шутку, видно, какой славы добился факультет!

В день, когда у Цзиньчжэня начались занятия в университете, Лилли-младший подарил ему блокнот, написав на титульном листе:

Захочешь стать математиком – помни, ты у верной двери. Не захочешь – не открывай эту дверь. Ты уже знаешь о математике столько, что хватит на всю жизнь!

Быть может, Лилли-младший раньше всех разглядел скрытый в молчаливом Цзиньчжэне редкий, восхитительный дар и первым выразил надежду и уверенность, что Цзиньчжэнь станет ученым-математиком. Дарственная надпись на блокноте служит лучшим тому доказательством. Лилли-младший не сомневался: чем дальше, тем больше людей увидят то же, что и он, убедятся, что Цзиньчжэню суждено быть математиком. Он, однако, полагал, что талант Цзиньчжэня заметят не сразу – лишь через год или через пару лет непрерывной учебы его необыкновенный дар засверкает всеми красками.

Но на деле оказалось, что взгляды Лилли-младшего чересчур консервативны: иностранный профессор Леон Залеский разглядел способности Цзиньчжэня всего за две недели.

– Кажется, университет Н. снова взрастит математика, – сказал он Лилли-младшему. – Большого математика, какого эти стены еще не видали.

Он говорил о Цзиньчжэне.

Леон Залеский был ровесником двадцатого века: он родился в 1901 году в семье польских дворян. От матери-еврейки он унаследовал типично еврейскую внешность: покатый лоб, орлиный нос, курчавые волосы. Говорили, что и мозг у него был еврейский; он обладал феноменальной памятью, острым умом и уровнем интеллекта на несколько порядков выше, чем у обычных людей. В четыре года Залеский всерьез увлекся интеллектуальными играми, освоив всевозможные виды шахмат и шашек, и к шести годам играл так хорошо, что никто в округе больше не осмеливался садиться с ним за шахматную доску. Те, кому довелось увидеть его за игрой, говорили: среди загадочного еврейского народа вновь родился редчайший гений!

В четырнадцать лет Залеский, придя с родителями на свадебный банкет в знатном доме, познакомился