пресекать антигосударственную деятельность и т. п. Милюков туманно ответил в том смысле, что в общих чертах кадеты в курсе, но поступать будут так, как велит им собственная программа. Хотя и особо стесняться профессор истории не собирался: «Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведет борьбу против опирающегося на народное доверие правительства».

На вопрос, не много ли на себя берут господа из Партии народной свободы (они же конституционные демократы – кадеты), Милюков самоуверенно заявил: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, его и за пятак не примут». На вопрос, может, кадеты все же не будут так зарываться и согласятся на коалицию с представителями самодержца, историк только гордо сверкнул пенсне – нечего разбрасываться портфелями, если вся Дума у кадетов и так в кармане (с трудовиками у них было 272 места в парламенте из 499, все товарищи председателя и секретариат – кадеты). Недаром в Таврическом дворце ходила байка, что Милюков дирижирует Думой, сидя в думском буфете (он не был избран в 1-ю Думу, проживая в США до 1905 года).

Интересную характеристику своему лидеру дала член ЦК партии кадетов Ариадна Тыркова-Вильямс: «В партии было много незаурядных людей. Милюков поднялся над ними, стал лидером прежде всего потому, что крепко хотел быть лидером. В нем было редкое для русского общественного деятеля сосредоточенное честолюбие. Для политика это хорошая черта». Куда уж лучше, профессор напролом шел к своей вожделенной цели – власти. Как он ею может бездарно распорядится, Милюков наглядно продемонстрировал спустя 11 лет.

Пообщавшись в таком духе и поняв, с кем имеет дело, Столыпин предъявил Николаю II собственный ультиматум: «Я охотнее буду подметать снег на крыльце вашего дворца, чем продолжать эти переговоры».

Его величество высочайше изволили быть счастливым – этот не подведет, этот горой за монархию. Интрига удалась, будущий премьер определен. Николай II вполне резонно надеялся, что нового «русского Бисмарка» из провинциального помещика не получится, и он должен быть по гроб жизни благодарен самодержцу за такую высокую честь – быть обласканным на самом верху. Ну и, конечно, должен, по замыслу монарха, кормиться с той самой руки, которая его приласкала и вознесла, а не портить ему нервы и клещами вытягивать противные царской сущности манифесты, как граф Витте. Никогда последний Романов не умел разбираться в людях.

Царь успокоил протестантов, заявив, что никогда не совершит «этот скачок в неизвестность», и кадетскому правительству не бывать на Руси. Он объяснил свое поведение тем, что просто «хотел проверить собственные мысли». Так скромно – «проверить мысли» расколом в правительстве и возможным ограничением собственной власти. А ведь еще батюшка Александр III на смертном одре мудро наставлял цесаревича: «Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя притом, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужественен, не проявляй никогда слабости».

Все отозвалось пустым звуком – ни России, ни самодержавия. Да еще и собственные мысли проверяем, сталкивая лбами верных слуг. До него подобными забавами на троне занимался, кажется, только Иван Грозный.

Закончилось тем, чем и должно было закончиться, – Трепов был «оттерт» от переговорного процесса, его инициатива благополучно похоронена, кадеты, уже было разделившие между собой правительственные портфели, остались ни с чем. Раунд выиграли молодые министры во главе с энергичным главой МВД. Дворцовый же комендант такой могучей оплеухи не перенес и уже через три месяца мирно почил в Бозе от «перерождения сердца».

Караул устал

После крушения июньских надежд на создание кадетского кабинета всем стало ясно, что роспуск Думы – лишь вопрос времени. Требовалось лишь соблюсти приличия и формальности, которые были четко продуманы Столыпиным с Коковцовым. Горемыкин в интриге фактически не участвовал – он мыслями был уже у себя на даче в Сочи.

Приличия выразились в решительном «правительственном сообщении» от 20 июня о недопустимости отчуждения частной земельной собственности, что, по сути, выбивало почву из-под основной идеи либеральной программы и провоцировало кадетское большинство на резкие телодвижения и раскол в самом парламенте. Те заглотили приманку и отозвались «контрсообщением» стране от имени Думы, в котором заявили о незаконности действий правительства. Однако за ее умеренный тон проголосовали только 124 кадета и больше никто, даже союзники-трудовики. Все требовали «максимальной революционности», таким образом глупо подставив под удар Думу. Хуже того, 4 июля они уже вынесли аграрный проект на рассмотрение парламента, что явилось открытым вызовом существующей власти. Вот он, вожделенный формальный повод.

На заседание примчался сам Столыпин и в министерской ложе тщательно конспектировал истерические выпады левых в адрес правительства для доклада царю. Милюков рвал на себе волосы – кадеты упустили возможность задержать обсуждение проекта по формальным мотивам и сами вложили меч в руки своих врагов.

Проправительственная газета «Россия» вышла с заметкой о том, что «немыслимо верить либеральной буржуазии, будто она без репрессий справится с крайними течениями», уж лучше «репрессивные меры», нежели согласие на «крайние программы».

Даже в самой фракции не было единства. Муромцев намекнул в узком кругу, что не желал бы состоять в одном правительстве с Милюковым (он еще надеялся на чудо).

Столыпин, можно не сомневаться, как надо доложил в Царском Селе о думском разгуле, заметив, что иного пути, как разослать господ парламентариев по домам, он не видит.

Царь, которого давно уже занимала эта мысль, понял, что повода лучше не придумаешь, и дал карт-бланш министру на разгон. На той же встрече царь и поставил в известность Столыпина о своем намерении сделать его следующим председателем правительства с сохранением за ним поста министра внутренних дел. Маловероятно, чтобы тот был осчастливлен этим выбором. Пост премьера в нынешней ситуации был не просто самоубийственным – человек, ставший «первым после Бога», должен быть готов к тому, что обрящет для себя равную ненависть как левых, так и правых. Тем более столь «чужой» для Царского Села, как саратовский помещик, и совершенно «чужой» для