— Подумать только, — сказал сержант. — Какой обман! И что сделал мой друг, когда обнаружил?

— Он так и не заметил, — смущенно сказал хозяин.

— Ваш друг был слишком занят поисками осла, чтобы ехать в Ла Бисбаль, — сказал один из сидевших за другим столиком. — Ему нужен был епископ, — добавил он. — Хотя мне показалось, он не особенно заботился о своей бессмертной душе.

И засмеялся.

Вошел стражник, едва не лопаясь от избытка новостей и волнения.

— Сержант, — сказал он, — я выяснил…

— Сержант? — нервозно произнес хозяин, взял свою чашу и пошел к стойке.

Доминго кивнул, оставил на столе три монетки, едва пригубленную чашу вина, ломоть черствого хлеба и кусок заплесневелого сыра.

— Отныне, — сказал сержант, — когда я окружен людьми, говорящими мне то, что мы посланы выяснить, не врывайся и не обращайся ко мне по званию.

Смущенный юный стражник вышел вслед за ним из таверны.

— Что ты выяснил? — спросил Доминго. — Только не говори громко.

Они сидели в более приличной таверне, перед ними стояли чаши превосходного вина и остатки обеда из печеной рыбы.

— Этот человек сказал, что их направили к нему из таверны, они хотели одолжить его осла. Узнав, что они едут в Ла Бисбаль, он сказал, что они могут взять осла и вернуть там владельцу. Старшего звали Хуан. Он превосходно описал его.

— А младшего?

— Он не помнил толком его имени. Сказал, что не то Рамит, не то Рауль, может быть, даже Рафаэль. И не рассмотрел его, как следует, потому что он стоял снаружи, на свету. Мастерская находится на темной стороне. Но заметил, что у него светлые волосы — соломенного цвета или рыжеватые — и он низкорослый, выглядит юным. Но хозяин таверны, должно быть, внимательно разглядел их.

— Хозяин! Он знает свой интерес, и мы помеха ему. Как только понял, что мы ищем партнера, побледнел и вернулся к своим кувшинам и бутылкам. Кажется, даже не мог вспомнить, как эти двое обращались друг к другу.

К их возвращению в сумерках атмосфера в замке изменилась полностью. Жар у его преосвященства прошел, и он смог немного поесть. Что касается слуг, смерть Беренгера оплакивали бы лишь те немногие, которые знали его с детства; для тех, кто сопровождал его в путешествиях, она означала бы лишь крах их существования.

Бернат едва нашел время выслушать доклад сержанта и позаботиться, чтобы он был верно записан.

— Отложим все это до того времени, когда его преосвященство будет в состоянии одобрить наши действия, — сказала он. — Как его преосвященство себя чувствует? — спросил он, увидев врача, выходящего из комнаты епископа.

— Ему становится все лучше, — ответил Исаак. — Но он слаб и не выдерживает долгих разговоров. Хочет вернуться в Жирону, но отправляться в путь ему еще нельзя.

— Тогда я не стану упоминать об этом инциденте, пока он значительно не окрепнет, — сказал Бернат.

— До тех пор, — сказал Исаак, — со всей покорностью, поскольку знаю его меньше, чем вы, советую допускать к моему пациенту только тех, кому вы больше всего доверяете, кто бы они ни были. Мы денно и нощно спасали его от смерти не для того, чтобы его прикончили клинком или ядом.

— За ним будет ухаживать Хорди, — сказал Бернат.

— Да, — сказал Исаак. — Не думаю, что Хорди предаст своего господина.

В себе находим мы лекарства.

Осенние сев и жатва закончились; в Жироне устроили ярмарку и отпраздновали день своего святого, блаженного Нарсиса, спасшего город от французов в ходе жуткой осады во времена дедов и прадедов. Близилась зима, наступили недели проливных дождей. Даже когда они на время прекращались, в воздухе стоял отвратительный сырой холод. Дни стали короче, солнце — когда оно появлялось более слабым. Писцы жаловались, что даже в полдень им плохо видно. В вечной битве между жуткой чернотой ночи и милосердным светом дня побеждала ночь.

Епископ вернулся в Жирону в хмурый, пасмурный день, сопровождали Беренгера стражники и слуги, его врач, Ракель и Юсуф. Хотя жар у него прошел, он был слишком слаб, чтобы протестовать против унизительности возвращения на носилках, а не верхом на своем коне или спокойном муле.

Исаака, Ракель и Юсуфа дома встретили жарко горящие камины и обильно накрытый аппетитными блюдами стол. Привлеченный неизбежным шумом их возвращения Даниель отложил инструменты и объявил дяде, что намерен устроить на полдня выходной.

— Скажи сеньору Исааку, что мы заглянем перед ужином, — спокойно сказал Эфраим, и Даниель выбежал на негреющее послеполуденное солнце. Тут же на стол поставили еще один прибор, и Даниель аккуратно сел рядом с Ракелью.

Узнав, как выглядит замок в Круильесе, сколько в нем спален, как он обставлен, Юдифь покачала головой.

— Похоже, слишком скромно для замка, — сказала она. — Я думала, они безмерно богаты.

— У них поблизости есть еще один замок, гораздо больше этого, — сказала Ракель. — Но его преосвященству нравится этот, он попросил отвезти его туда. Когда ты вернулся в Жирону? — обратилась она к Даниелю. — Мы, должно быть, находились очень близко друг от друга.

— В некотором роде, — ответил он.

— Как тебе понравилось путешествие в обществе юного сеньора Рувима? — продолжала она, поддразнивая. — Он не казался мне идеальным спутником, правда, я почти не общалась с ним. Стал он интереснее при долгом знакомстве?

Даниель поперхнулся куском жареной рыбы.

— Ты не слышала? — спросил он. — О замечательном бегстве Рувима в руки пиратов?

— О чем это ты? — спросила Ракель.

— Я не смеюсь, — ответил Даниель. — Это в высшей степени нелюбезно, но он начинал раздражать меня. Потом, едва мы приехали в Сант-Фелиу, начался набег — там было несколько в последние годы — и он выбежал наружу словно хотел присоединиться к ним. Мы обыскали весь город и окрестности под дождем и ветром, но нигде его не нашли.

— Что случилось с ним? — спросил Исаак.

— Этого никто не знает, но сеньор Мордехай получил письмо от своего торгового агента, там говорится, что на берег был выброшен труп, сильно поврежденный морем. У него были светло-каштановые волосы, на ногах сапоги, похожие на те, что были у Рувима. Агент пишет, что не уверен, но его опознали, как Рувима, и на этом все.

— Ты не думаешь, что это был Рувим? — спросил Исаак.

— Не знаю. Мне трудно поверить, что с ним могло случиться такое. Но с другой стороны, трудно было бы поверить, что он выбежит из дома во время набега на город. Прошу прощенья, но мне Рувим не нравился. Если он мертв, жаль, но скорбеть по нему я не могу.

И с этой завершающей элегией разговор перешел на более приятные темы.