— Так ты без звания, дитя мое?

— Только сын Христианы де Торменар, и этого звания, ей-Богу, никто не может у меня отнять! Да и на что мне титулы?.. Но это еще не все, дедушка.

— Говори, дитя.

— В тот же вечер герцог Медина-Сидония, отец моего близкого приятеля, давал бал, на который была приглашена вся знать. Так как я не совершил ни преступления, ни позорного действия, насколько мне было известно, я не счел достойным себя скрыться от двора, словно беглец, я решил явиться на бал с гордо поднятой головой, как человек, уверенный в своей невиновности. Итак, я велел все приготовить к своему отъезду и, распорядившись, чтобы люди с экипажами ждали меня у форта Энарес, с одним слугой, которого оставил при себе, отправился во дворец герцога Медина-Сидонии. Многочисленная и блистательная толпа теснилась во всех залах. Мое появление произвело ошеломляющее впечатление, я ожидал этого и потому нисколько не смутился. Должно быть, немилость, в которую я впал, была уже всем известна, из моих многочисленных накануне друзей оказалось всего пятеро или шестеро, у которых хватило духу подойти ко мне и пожать руку — знак сочувствия, за который я был им глубоко признателен в душе. Медина-Сидония, сын герцога, и граф Осуна взяли меня под руки и, весело разговаривая, пошли со мной среди толпы, которая расступалась, точно я чумной, потом они увели меня в комнату, где собралась вся молодежь из высшей знати, чтобы смеяться и шутить на свободе. В числе присутствующих находился молодой человек, почти одних лет со мной, по имени или, вернее, называемый доном Филиппом Гусманом Оливаресом. Он был сыном герцога и севильской актрисы. Три года назад отец узаконил его благодаря своему могуществу. Молодой человек этот — в сущности, ничтожный и очень гордый своими новыми титулами — всегда выказывал, сам не знаю почему, глубокую ненависть по отношению ко мне, на которую, однако, признаться, я не обращал ровно никакого внимания, дедушка. В ту минуту, когда я входил, дон Филипп говорил с большим оживлением посреди небольшой кучки людей, собравшихся вокруг него. При моем появлении один из его приятелей сделал ему знак, и он мгновенно замолчал…

…Тут я воспользуюсь своим правом романиста и вместо слов Гастона де Транстамара вставлю свой собственный рассказ, в убеждении, что интерес повествования от этого только выиграет.

Молодой человек прекрасно заметил внезапное молчание, воцарившееся в толпе около дона Филиппа при его неожиданном появлении в дверях; он медленно подошел к

дону Филиппу, раскланиваясь направо и налево, и очень спокойно сказал:

— Извините, кабальеро, вы, кажется, беседовали о чем-то чрезвычайно занимательном, когда я вошел. Надеюсь, вы не сочтете мое поведение нескромным, если я спрошу, что именно так сильно заинтересовало вас?

— Несколько, сеньор, — дерзко ответил дон Филипп, — мы говорили о незаконных сыновьях!

— Лучше вас, кабальеро, — холодно возразил Гастон, — никто не может обсуждать подобный вопрос. Позвольте узнать, здорова ли ваша матушка?

— Сеньор! — воскликнул собеседник в порыве гнева. — Такое оскорбление…

— Оскорбление? Когда я осведомляюсь о здоровье вашей матери, кабальеро? Да что с вами?!

Дон Филипп прикусил губу.

— Я говорил о вас, — процедил он сквозь зубы.

— Стало быть, я, по вашему мнению, незаконный сын? — вскричал Гастон, и молния сверкнула в его черных глазах. — Клянусь Богом, вы солгали! Оказывается, вы не только глупец, но еще и клеветник!

— Да что же это, сеньоры! — вскричал с гневом один из молодых людей. — Разве сыновья куртизанок станут нам предписывать законы? Вышвырнуть вон этого человека, и делу конец!

— Никто не должен трогаться с места! — громко вскричал Гастон, останавливая друзей, которые, казалось, хотели броситься к нему на помощь. — Это касается меня одного!.. Вы будете вторым после дона Филиппа, граф Касерес! Ну, господа, кто еще намерен поддерживать эту позорную ссору?

— Я!

— И я также! — вскричали почти в один голос двое.

— Очень хорошо, маркиз д'Альвимар, а после вас будет очередь, если не ошибаюсь, графа Сьерра-Бланка. Господа, я согласен драться с вами по очереди или разом со всеми четырьмя, что, полагаю, было бы вам всего приятнее.

Молодые люди испустили крик ярости при этом новом оскорблении.

— Сеньоры, — сказал молодой Медина-Сидония, подходя к ним, — я стыжусь за ваше поведение в доме моего отца, который вам следовало бы уважать. Граф де Транстамар мой друг и гость, благородный дворянин, любимый нами. Вы вели себя, без всякого повода с его стороны, как конюхи! Мои друзья и я, мы сумеем поддержать его в этой ссоре, которая касается также и нас.

— Да, да! — вскричали все, увлеченные примером, и подошли, чтобы крепко пожать Гастону руку.

Обидчики остались в одиночестве, и вокруг них образовалась пустота.

— Благодарю вас, господа! — вскричал с чувством Гастон. — Мне приятно убедиться, что я не упал в вашем мнении.

Раздались крики, единодушно утверждавшие противное.

— В эту же ночь я уезжаю из Мадрида, господа, — продолжал Гастон, — и буду ждать вас на рассвете у Энареса.

— Мы все придем туда и будем вашими секундантами! — восторженно вскричали его друзья.

Через два часа Гастон выходил из дворца герцога Медина-Сидонии. Вернувшись домой, он привел в порядок некоторые бумаги, вооружился, сел на лошадь и, сопровождаемый слугой, выехал из Мадрида, направляясь к деревне Энарес, куда прибыл минут за десять до восхода солнца.

При въезде в деревню он увидел человек сорок знатных вельмож, которые ждали его, чтобы составить ему свиту.

Такое выражение внимания подействовало на Гастона отрадно. Он с жаром поблагодарил друзей, не бросивших его в трудную минуту, и, сопровождаемый ими, достиг довольно уединенного места позади картезианского монастыря, избранного секундантами обеих сторон местом сражения.

Там молодые люди сошли с лошадей и отдали поводья слугам.

— Господа, — сказал Гастон своим друзьям, — дело это касается меня одного, я один и должен покончить с ним.

Медина-Сидония и Осуна хотели было протестовать, но Гастон остановил их.

— Умоляю вас именем нашей дружбы! — сказал он. Друзья крепко пожали ему руку и замолчали. Приехали противники Гастона, но почти одновременно

подоспел старый герцог Медина-Сидония, который примчался во весь опор.

Несмотря на свой почтенный возраст, он проворно соскочил наземь и подошел к Гастону, который в свою очередь поспешил к нему навстречу.

— Граф де Транстамар, — громко сказал герцог, снимая шляпу и бросая гордый взгляд вокруг себя, — я узнал, что в

эту ночь, во время посещения, которым вы удостоили меня, вам было нанесено жестокое оскорбление в моем доме. Прошу вас, граф, принять мое нижайшее извинение! Я считаю вас за благороднейшего, истого дворянина и ставлю себе за честь быть в числе ваших друзей.